Мартынов заканчивает обвинением в адрес Ленина:
«Тот самый Ленин, который писал громовые статьи в „Искре“ против „революционного авантюризма“ эсеров, который клеймил именем „хвостистов“ тех, которые „преклоняются перед стихийностью“, этот самый Ленин первый капитулировал перед крестьянской стихией, он первый склонил перед ней свое с.-д. знамя, он первый на страницах „Новой жизни“ выдвинул эсеровский лозунг „земля и воля“, и с его легкой руки большевики в нашей партии до такой степени усвоили все эсеровские лозунги в агитации, что их на практике очень трудно отличить от эсеров»[129].
Мартынов в полемике, видимо, не замечает существенной разницы между большевиками и эсерами, которая была между ними, несмотря на наличие безусловно определенного сходства: Ленин фактически делал из крестьянства армию, которой предстояло совершить крупную историко-стратегическую операцию, и штаб последней, разумеется, не был «заражен» аграрной идеологией эсеров. Народничество Ленина заключалось не в своего рода крестьянской демофилии, а в холодной политической логике революционного преобразования, для которого и крестьянство, и его партии (такие, как эсеры) были всего лишь средством. Не достигало цели и другое критическое замечание Мартынова в адрес Ленина; мы здесь приводим его с познавательной целью:
«Эсеровский дух не только пропитал политические взгляды большевистского крыла нашей партии, он поколебал основы их марксистского мировоззрения. Почти все теоретические лидеры большевиков принадлежат, как известно, к критикам материализма, к эмпириомонистам»[130].
Меньшевистская печать еще вернется к этому обвинению, отмечая органическую связь между политическим «волюнтаризмом» большевиков и философским «субъективизмом» эмпириомонизма, проповедуемого такими видными большевиками, как Богданов и Луначарский. В своей книге «Материализм и эмпириокритицизм» Ленин, как известно, разоблачит эту интерпретацию большевизма и даст ему философско-материалистическое объективистское обоснование.
10. Якобинство и ленинизм
Сказанного выше достаточно, чтобы представить себе, какие глубокие и непримиримые противоречивые тенденции и умонастроения существовали в период проведения V съезда РСДРП между большевиками и меньшевиками – подлинными героями драмы, развернувшейся тогда в среде русской социал-демократии, тогда как Троцкий и Роза Люксембург, несмотря на их блестящий ум, ораторское искусство и революционный пыл, остались фигурами, стоящими на более низкой исторической ступени. Мы не станем вдаваться в особенно подробный анализ дебатов об отношении социал-демократии к буржуазные партиям, но, очевидно, нельзя закончить обзор V съезда РСДРП, не остановившись, пусть вкратце, на заключительной его части, посвященной «рабочему съезду». Идею этого съезда выдвинул еще летом 1905 года Аксельрод. В результате работы такого съезда возникла бы новая, гораздо более открытая и разветвленная партийная организация, целью которой стало бы расширение сферы действия социал-демократии в массах. Известна решительная оппозиция Ленина этому проекту, который он считал плодом «утомления революцией и желания во что бы то ни стало легализовать партию, выкинуть всякую там республику, диктатуру пролетариата и пр.»[131]. Известно также то, что идея «рабочего съезда» была провалена на съезде большевиками при поддержке польской и литовской делегаций как оппортунистическая. Здесь нас интересует не анализ или история этого проекта, а лишь некоторые аспекты его обсуждения, довершающие общую картину Лондонского съезда.
Аксельрод делает сенсационное заявление, вызывающее гнев и незамедлительные протесты большевиков:
«Я утверждаю, что партия наша является по происхождению своему и до сих пор еще остается революционной организацией не рабочего класса, а мелкобуржуазной интеллигенции для революционного воздействия на этот класс»[132].