Из-за вполне понятной реакции на официальную позицию Коммунистического Интернационала, который долгое время переоценивал влияние Ленина во II Интернационале и предварял его разрыв с Каутским, в той же степени в общем были недооценены и выводы, которые русские и польские левые марксисты – от Ленина до Мартова и Розы Люксембург – сделали из русско-японской войны: военное поражение царизма открыло двери революции в России и Польше. Для русских и польских социал-демократов зависимость между войной и революцией потеряла абстрактный характер, который все еще чувствовался в выступлениях немецких и французских деятелей[1065]. «Капитуляция Порт-Артура есть пролог капитуляции царизма», – заявил Ленин задолго до «кровавого воскресенья» в Петербурге[1066], и события 1905 года подтвердили справедливость этих слов.
В этом и состоит суть дискуссии, развернувшейся в Штутгарте. Здесь выделяются три позиции, однако нельзя быть уверенным в целостности каждой из них. Наступление начали французы[1067]. Они весьма энергично отстаивали специфический характер вновь возникшей опасности войны. Об этом говорили Жорес и Вайян, а также Гюстав Эрве. Именно их голоса обеспечили резолюции Вайяна большинство на решающем съезде в Нанси. Отрицая перманентный характер международной обстановки, большинство членов СФИО приписывали себе заслугу пацифизма широких слоев трудящихся и крестьянства, провозглашая собственную способность находить политические ответы на проблемы, возникшие в результате международных конфликтов. Основная ответственность, которую несет капитализм, даже не дискутировалась. «Теперь, когда образовались великие народы Европы, не может быть иных войн, кроме капиталистических», – заявляет Жорес в Штутгарте[1068]. Но «капитализм – это не бог, замкнувшийся в своем святилище», и его можно поразить «во всех его проявлениях». Таким образом, антивоенная борьба не является отвлекающим маневром. В этом вопросе Вандервельде и Андреа Коста, Карл Либинехт[1069] и Анри де Ман более или менее явно поддерживали Жореса. Конечно, тут не обошлось и без расхождений. В теоретическом плане Гюстав Эрве основывался на отрицании понятия родины при капитализме, тогда как Жорес, всегда критически настроенный против «антинациональных» утверждений «Манифеста», считал, что кажущийся кризис идеи родины – просто кризис роста. Что же касается средств для защиты мира, то Эрве вновь призвал к антивоенной забастовке, к чему без особого успеха в свое время – в 1891 году – призывал Ньювенгейс. Вайян и Жорес предлагали использовать «все средства»: от парламентских выступлений до уличной агитации, от народных манифестаций до всеобщей рабочей забастовки и восстания, все средства граждан и пролетариев. В отличие от Эрве тут была цель, скорее, не «навязывать свои условия друзьям-социалистам»[1070], то есть немецким социалистам, а достичь в рамках конгресса общих правил действий, «хорошо обдуманных и принятых всеми». Однако по основным позициям (осознание опасности, стремление бороться против нее и надежда на победу) большинство членов СФИО, пользовавшееся немалой поддержкой других сторон, выступило единым блоком.
Блок, правда, с некоторыми оттенками, образовала также социал-демократическая немецкая делегация. В комиссии ее поддержали австриец Адлер, румын Раковский, французские гедисты и их бельгийские друзья, а англосаксы составили особую партию[1071], отказавшись, как и шведы, повлиять на заключительную резолюцию. В общем, ортодоксальные марксисты, область деятельности которых значительно сократилась, сгруппировались вокруг немецких представителей, тем более что наметилось примирение, как это случилось при обсуждении вопроса о колониях между ортодоксами и ревизионистами, между Бебелем и Фольмаром. В целях принятия единой платформы против анархизма, разработка которой шла очень медленно, и, стало быть, во имя верности прошлому, во имя высших целей немецкого социализма, который мог развиваться только в духе уважения к легальности, марксистские позиции были смещены вправо. В обстановке, которая не нова, утверждалось теперь, нет необходимости в новых решениях: в случае возможных угроз достаточно противопоставить им возросшую силу партии в парламенте, тогда как одно лишь упоминание о всеобщей забастовке ухудшило бы ее положение. И наконец, в XX веке можно – единственно в этом плане ситуация внешне изменилась – различать оборонительные и наступательные войны[1072]. Таким образом, любая инициатива, превращающая борьбу рабочего класса против войны в самоцель, становится пагубной или, во всяком случае, бесполезной.
1065
Поль Лафарг в «Ле сосьялист» 25 июля 1905 года написал о том, что невозможно, чтобы европейская война привела к социальной революции, и поэтому агитация в пользу войны во Франции и Германии имеет своей целью единственно поддержку промышленности.
1067
«Прежде чем отправиться на международное собрание, долг каждой нации – утвердить самое себя», – заявил Жорес на съезде в Нанси. См.: «Quatrième congrès national tenu à Nancy les 11 – 12 – 13 et 14 août 1907. Compte-rendu sténographique». Paris, 1907, p. 286.
1068
«Septième congrès socialiste international tenu à Stuttgart. Compte-rendu analytique», Bruxelles, 1908, p. 133.
1069
Карл Либкнехт не входил в комиссию, обсуждавшую вопросы милитаризма и международных конфликтов, но представлял основной доклад на Конференции молодежных организаций.
1071
Англичане и американцы выступили в Штутгарте против всеобщего вооружения народа. Они считали это отступлением, поскольку в их странах не было призыва в армию.
1072
«Прозорливый политик, – говорил Бебель, – без особого труда увидит основные причины конфликта. Тайны политики кабинетов больше не существует». «Septième congrès», p. 118.