Но левые польские, русские и частично голландские марксисты впервые вступают в дискуссию довольно оригинальным образом. Намечается новое течение. Согласно ему, в тактическом плане, несомненно, не надо безоговорочно поддерживать резолюцию Бебеля, великого борца за объединение немецкой партии, почти ставшей международной: ведь столько социалистов разных наций Центральной и Западной Европы обрели там очень важные позиции; надо подкрепить его резолюцию поправками, а главное – выступить против Фольмара. В политическом же плане Ленин и Роза Люксембург критикуют уход марксистов в схематизм и парламентаризм. «Живое стремление ко все более решительным и новым приемам борьбы всецело признано международным пролетариатом…», – комментирует Ленин[1073]. В смысле стратегии – и это весьма важно – прививка русской и польской революции на дерево русско-японской войны дает реальную перспективу, которая до сих пор оставалась чисто отвлеченной и даже с 90-х годов не упоминалась в резолюциях, представлявших собой документы пацифизма. Ленин подчеркивает вклад Розы Люксембург «вместе с русскими делегатами с.-д. (Ленин и Мартов, оба выступали здесь солидарно)»[1074], предложившей поправки к резолюции Бебеля:
«В случае начала войны социалисты обязаны бороться за скорейшее ее прекращение и повсеместно использовать экономический и политический кризис, вызванный войной, для агитации в самых глубоких народных слоях в целях ускорения падения капитала».
Комментарии Ленина[1075] в то же время подчеркивают иную сторону этого успеха: «…Штутгартский съезд рельефно сопоставил… оппортунистическое и революционное крыло международной социал-демократии и дал решение этих вопросов в духе революционного марксизма»[1076]. Изолировав «полуанархистский» и «простоватый» эрвеизм, интересный только как лакмусовая бумажка, показывавшая волю к борьбе, а также более опасный оппортунизм фольмаровского типа, левые марксисты – от Жореса, поведение которого в Штутгарте Ленин иногда хвалит, до Бебеля и русских и польских социал-демократов – способствовали усилению единства движения, опиравшегося на собственные позиции.
Что касается окончательной позиции, то поправка, во всяком случае, усиливала радикальную окраску резолюции. Но за кажущейся ясностью и единодушной поддержкой скрывались значительные двусмысленности. Возможно, только русские и поляки серьезно смотрели на проблему революции. Немцы и их сторонники приняли резолюцию потому, что в ней не упоминалось о всеобщей забастовке, приводились исторические примеры борьбы пролетариата против войны и она не нарушала политической практики, на которую рассчитывала социал-демократия в надежде вновь обрести успех на выборах. Французы и те, кто их поддерживал, приняли резолюцию, потому что живо почувствовали ее активный тон и то, что даже с точки зрения престижа она означала отступление немецкой социал-демократии. Англичане и американцы поддержали ее, поскольку были уверены, что к ним она не имеет никакого отношения. Вандервельде, докладчик на пленарном заседании и председатель МСБ, со своей стороны рассчитывал на то, что каждая партия, возвратившись в свою страну, изучит возможности корректировки прицела. И ничто не мешало на это надеяться.
7. Какая война?
В первой части Штутгартской резолюции в редакции Бебеля утверждалось, что войны между капиталистическими странами, тень которых, казалось, нависла над Европой в 1905 году, вызываются конкуренцией этих стран на мировом рынке. Поэтому возникавшие дискуссии о характере конкуренции ставили конкретные проблемы войн, угрожающих миру.