Эта присущая большевизму новизна, отчетливо проявившаяся в политике Ленина, выработанной им в ходе революции 1905 года, несомненно, формировалась на основе традиций революционного народничества, как не преминули заметить русские марксисты – современники зарождения большевизма, которые, хотя и распознали «отца», тем не менее недооценили оригинальности «сына». В этой генеалогии следует, однако, подняться к еще более раннему поколению и вспомнить, как это также делали современники указанного процесса, якобинскую традицию (или бланкистскую, ввиду того, что в России оба направления слились в одно). Вот известная формулировка Ленина, относящаяся к кануну революции 1905 года: «Якобинец, неразрывно связанный с организацией пролетариата, сознавшего свои классовые интересы, это и есть революционный социал-демократ»[142]. Эта положительная формулировка направлена против меньшевистских «жирондистов». «Жирондист, тоскующий о профессорах, гимназистах, боящийся диктатуры пролетариата, вздыхающий об абсолютной ценности демократических требований, это и есть оппортунист»[143]. Данная отрицательная формулировка должна была дать понятие о меньшевиках, «экономистах», ревизионистах, либеральных демократах, то есть всех небольшевиках, не связанных непосредственно с наиболее откровенной реакцией. К противопоставлению жирондистов и якобинцев Ленин возвращается в своей раскрывающей политическую обстановку 1905 года классической работе «Две тактики социал-демократии в демократической революции»: «Жирондисты современной русской социал-демократии» – это меньшевики и либералы, которые стремятся «разделаться с самодержавием мягко, по-реформаторски», а
«якобинцы современной социал-демократии, – большевики… – хотят поднять своими лозунгами революционную и республиканскую мелкую буржуазию и особенно крестьянство до уровня последовательного демократизма пролетариата, сохраняющего свою полную классовую особность. Они хотят, чтобы народ, т.е. пролетариат и крестьянство, разделался с монархией и аристократией „по-плебейски“, беспощадно уничтожая врагов свободы, подавляя силой их сопротивление, не делая никаких уступок проклятому наследию крепостничества, азиатчины, надругательства над человеком»[144].
Естественно, уточняет Ленин, обращение к якобинцам не означает повторения их программы революционной социал-демократией – речь идет о «сравнении», которое проясняет суть двух «тактик» (в сущности, следовало бы сказать – двух умонастроений) русской социал-демократии. В 1917 году Ленин вновь обратится к якобинцам. Вообще он довольно часто обращается к ним в своих произведениях, и эти ссылки на якобинцев представляют собой целую систему идей и руководящих указаний, связанную с не менее частыми косвенными ссылками на революционное народничество. Ссылки на тех и других гармонически дополняют друг друга при выработке Лениным своей теоретической и практической политической линии[145].
Что касается Плеханова в качестве образца «жирондиста»-меньшевика, то он восхищался якобинцами, настоящими якобинцами, безусловно, ничуть не меньше, чем Ленин, и в его темпераменте было немало от «якобинца»[146]. Однако в силу своего антинароднического марксизма Плеханов был вынужден признать, что существует «правило, не допускающее исключений, что, чем меньше шансов имеет данный общественный класс или слой отстоять свое господство, тем более склонности обнаруживает он к террористическим мерам»[147]. Отсюда следует, что «предстоящий теперь в цивилизованных странах „великий бунт“ рабочего сословия наверное не будет отличаться жестокостью». Действительно, «торжество рабочего дела до такой степени обеспечено теперь самой историей, что ему не будет надобности в терроре»[148]. А если бы «торжество рабочего дела» не было «обеспечено самой историей»? И если бы «великий бунт» не произошел в «цивилизованных странах», то есть экономически зрелых, по классической марксистской модели, а был бы запроектирован во имя нового, народнического марксизма в стране не то чтобы «нецивилизованной», однако, несмотря на свое быстрое вступление на путь экономического обновления, еще обремененной жестокой и подавляющей надстройкой абсолютизма? Марксизм Плеханова, не будучи «жирондистским», должен был столкнуться с ленинским марксизмом народнического типа, богатым якобинскими реминисценциями. Победа ленинского марксизма не представляла собой фатальной неизбежности, чтобы восторжествовать, ему понадобилась большая война, война мировая. Но, утвердившись однажды как новая государственная национальная власть, зрелый и законченный ленинизм ярко продемонстрировал свое коренное отличие от якобинской модели. В отличие от французской революции[149] революция большевиков не знала краткого периода «террора», но поддерживала внутренний «терроризм» на протяжении крайне длительного периода, практически до сих пор не законченного, и в масштабах, также несравнимых с масштабами якобинского террора. Однако более глубокое различие между якобинством и ленинизмом заключается в том, что стрежнем последнего была теория и практика построения политико-идеологической партии, совершенного новшества для истории. Другим различием была структура этой партии, которой были свойственны распространение и повторяемость – с отдельными вариантами – в мировом масштабе и опора на идеологию борьбы и власти, на иерархию функционеров, не имеющую прецедента в социализме. Даже народничеству как составной части ленинизма суждено было отойти на второй план, приобретая с течением времени все более общее значение, тогда как главная идея – идея организации и неукоснительной власти над обществом гомогенизированной массы – по контрасту все более четко утверждалась. Марксизму доленинского периода было суждено стать гуманистическим ореолом, научным основанием (или абстрактным инструментом политико-идеологического соревнования) той идеологии, которую даже «ортодоксальные» марксисты-меньшевики оказались не в состоянии увидеть во всем ее могуществе и значении. Сама функция, или «миссия», рабочего класса изменялась, таким образом, по сравнению с традиционными, изначальными ожиданиями даже марксистского социализма, и оказалось, что из активной силы всеобщей эмансипации он мог превращаться в пассивное орудие построения тотального народного общества с жестким управлением.
145
О якобинстве в России см. мои предисловия к книге В.И. Ленина «Что делать?» и к работе Герцена «К старому товарищу».
146
О «якобинстве» Плеханова и о полемике, с которой он выступил сразу же после свершения большевистской революции, см. мое предисловие к книге В.И. Ленина «Что делать?», с. XI – XII. В отличие от ленинского «якобинство» Плеханова было сентиментальным и непоследовательным, а главное, безоружным, то есть лишенным соответствующей теории и практики организации партии и власти.
149
Параллель между русской и французской революциями не менее общеизвестна, чем параллель между ленинизмом и якобинством. Но эта «общеизвестность» не умаляет глубины значения указанных параллелей, тем более что они осознавались русскими революционерами как до 1917 года, что видно из дискуссии 1905 года, так и после, что видно из полемики 20-х годов вокруг «термидора». О параллели между якобинством и ленинизмом см.: