Лозунг большевизации появился в период борьбы с «правыми» течениями, представителями которых считались в основном члены старого руководства КПГ, отказавшиеся пойти на компромисс с левым крылом партии (Брандлер, Тальгеймер, Цеткин), а также руководящая группа польской партии (Варский, Кошуцка, Валецкий, Прухняк). Ориентация на внутреннюю борьбу против правых была прежде всего следствием того факта, что поиски выводов из событий 1923 года совпали по времени с борьбой между Троцким и триумвиратом в составе Сталина – Зиновьева – Каменева. Обе стороны стремились использовать дискуссию о немецких октябрьских событиях, чтобы выйти победителями из спора с противником. В какой-то момент решающим оказался тот факт, что Радек – представитель Исполкома Коминтерна в Германии, полностью солидарный с мнением старого брандлеровского Центрального Комитета, – во внутреннем столкновении в советской партии принял сторону Троцкого. Руководство польской партии, которое отвергло обвинение его Радеком и старым Центральным Комитетом КПГ в оппортунизме, выразило также озабоченность в связи с методами внутренней борьбы в большевистской партии и подвергло критике, в частности, триумвират[1214].
Результатом всего этого был поворот влево. В январе 1924 года Президиум Исполкома Коминтерна принял решение «модифицировать» политику единого фронта для Германии: отказался от каких-либо переговоров с социал-демократами, включая левых, и назвал немецкую социал-демократию фракцией фашизма[1215]. Формулировка, которая полностью исключала любые переговоры с руководством социал-демократии, позднее, на V конгрессе, была смягчена, но теперь она не ограничивалась только Германией и отражала более «левую» линию, чем та, которая была выработана на предыдущем конгрессе Интернационала. И в основном докладе, и в резолюции формула Зиновьева имела следующий смысл: единый фронт создавался почти всегда с низами при одновременных переговорах с верхами в тех странах, где сильно влияние социал-демократии; неприемлемым считался единый фронт только с верхами.
«Тактика единого фронта есть только метод агитации и революционной мобилизации масс для целого периода. Всякие попытки истолковать эту тактику как политическую коалицию с контрреволюционной социал-демократией являются оппортунизмом, отвергаемым Коммунистическим Интернационалом»[1216].
При обсуждении вопроса о рабоче-крестьянском правительстве Зиновьев сумел протащить собственную точку зрения (чего он не смог сделать на IV конгрессе), суть которой сводилась к тому, что это правительство отождествлялось с диктатурой пролетариата.
Но и поворот влево имел свои пределы. Коминтерн никогда не отождествлял себя с позицией левого крыла КПГ (Фишер, Маслов, Тельман), которое пришло к руководству партией. Впрочем, в Италии он поддерживал не левых – сторонников Бордиги, а группу центра, объединившуюся вокруг Грамши. На V расширенном пленуме ИККИ, когда были приняты тезисы о большевизации, Зиновьев заявил также следующее: «Лозунг большевизации возник в результате борьбы с правыми течениями»[1217]. Однако вскоре в Коминтерне поняли, что линия левых ведет лишь к большей изоляции коммунистических партий, и попытались уменьшить ее влияние. В ходе сложного развития (с середины 1925 по 1927 год), когда шло столкновение мнений о позиции в отношении социал-демократии, что затрагивало сферу отношений между ИККИ и различными национальными секциями, а также соответствующие моменты внутренней борьбы в советской партии, была изменена линия, выработанная V конгрессом, и утвердилась более гибкая концепция единого фронта. Целая группа руководителей, отстраненных в 1924 году за «оппортунизм», вновь попала на руководящие должности (Эрнст Мейер, Цеткин, Штёкер, Варский, Прухняк, Кошуцка, но не Брандлер, Тальгеймер, Радек и др.). Поворот вправо, как до этого поворот влево, был расценен как шаг вперед в процессе большевизации.
Хотя возвращение к более широкому пониманию политики единого фронта дало некоторые результаты (например, существенно было приостановлено падение влияния коммунистических партий), но это были не те результаты, которых ожидало большинство коммунистов. Социал-демократические партии продолжали по-прежнему выступать против единства действий, но теперь рост их влияния (когда он имел место) был невелик. Вновь рухнули, как и прежде, упорные надежды на внезапный крах реформизма. В других случаях, напротив, коммунистическое движение (и не только оно) терпело жестокие поражения. Всеобщая забастовка в Великобритании, как и тамошняя забастовка шахтеров, закончилась поражением, в результате чего Англо-русский профсоюзный комитет был распущен[1218]. Переворот Пилсудского в мае 1926 года показал, насколько были дезориентированы обе существовавшие тогда в Польше рабочие партии; вооруженные столкновения в Вене в июле 1927 года не поколебали основ государственной власти в стране. В том же году альянс китайских коммунистов с гоминьданом завершился катастрофой. Международное положение СССР ухудшилось после того, как британское правительство порвало дипломатические отношения с советским. Нельзя сказать, что нависла конкретная угроза конфликта, но руководители большевистской партии и Коминтерна остро ощутили страх перед возможной войной[1219]. Подобная обстановка является прекрасной почвой для радикализма. В этой ситуации фракционная борьба внутри большевистской партии достигла апогея: против большинства Центрального Комитета, руководимого Сталиным и Бухариным, встал оппозиционный блок во главе с Троцким, Зиновьевым и Каменевым.
1214
См.: Die Lehren der deutschen Ereignisse. Hamburg, 1924, S. 92 – 93;
1218
Комитет был учрежден в 1925 году как орган связи между британскими и советскими профсоюзами; он был выражением стремлений к единству профсоюзного движения в международном масштабе.
1219
См.: