Крушение революционной надстройки совпало с двумя трагическими политическими событиями: убийством Кирова и приходом к власти Гитлера – с двумя факторами, которые связали кампанию против нового искусства со сталинскими репрессиями, с одной стороны, и нацистским антисемитизмом – с другой. В СССР, как и в Германии, верх взяла чудовищная иррациональность убийц, сопряженная с убийствами, и авангардистское искусство – «чуждое», «негативное», «дегенеративное» – стало одной из излюбленных мишеней для нападок. Был ли такой параллелизм исторически обусловлен? На этот вопрос нелегко ответить, да здесь мы и не ставили перед собой такой задачи. Без сомнения, можно утверждать, что, если бы подобного совпадения не было, судьба революционного искусства не оборвалась бы так трагически непоправимо. Но, сказав это, необходимо сразу же напомнить, что все же это искусство обнаружило способность к выживанию, какую в те годы мало кто мог за ним предположить. В самом деле, сегодня мы можем констатировать, что радикальное искусство 20-х годов – а с ним и вся история его зарождения и вдохновения – сохранило силу, которой не хватило стольким его творцам. Именно благодаря этому возникла возможность извлечения его на свет из пыли запасников и мрака архивов, его появления, вновь поражающего наше воображение. Так случилось с экспрессионизмом в Германии в 50-е годы, с «новой вещностью» («Neue Sachlichkeit») и политическим искусством – в 70-е годы. Так происходит с конца 60-х годов – хотя и в более скромных масштабах – в СССР. История, естественно, не повторяется, и разрыв между двумя значениями понятия авангарда, порожденный событиями 30-х годов, слишком глубок, чтобы его можно было с легкостью заполнить. Хорошо уже и то, что всякий, кто подходит к искусству с позиций вульгарного марксизма, то есть просто как к надстройке, будет вынужден задуматься надо всем этим. Поверхностные явления могут оказаться не более стойки к воздействию времени, чем макет башни Татлина. Но фундамент между тем сложен из поразительной прочности основ, которые лишь ожидают, чтобы их снова использовали.
Эльмар Альтфатер.
КАПИТАЛИЗМ ОРГАНИЗУЕТСЯ: ДИСКУССИИ В СРЕДЕ МАРКСИСТОВ В ПЕРИОД МЕЖДУ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНОЙ И КРИЗИСОМ 1929 ГОДА
Последние двадцать лет XIX века характеризуются созданием крупных предприятий и возникновением картелей, ростом влияния банков и финансовых организаций, развитием – различных в различных странах – систем государственного вмешательства в хозяйственные дела. Соответственно в марксистской литературе складывается парадигма, и по сей день составляющая основной элемент любого марксистского анализа капитализма: капитализм свободной конкуренции, концептуально определенный Марксом в «Капитале», повинуясь собственным имманентным закономерностям (иначе говоря, законам концентрации и монополизации), превратился в монополистический капитализм. Развивается, как замечает Гильфердинг, «все более тесная связь между банковым и промышленным капиталом», в силу чего капитал «принимает форму финансового капитала»[495]. Ленин же в свою очередь отмечает: