В центре поднятых проблем оказываются, таким образом, диалектика возможности и необходимости и – в неменьшей степени – вопросы соотношения между базисом и надстройкой. В традиционной марксистской трактовке базис и его развитие детерминируют – с учетом фактора отставания во времени – надстройку (политику как «процесс приспособления к экономике»), к которой принадлежат не только формы духовной жизни, идеологии, но и формы политических отношений, включая государство[535]. Открытие категории возможности ведет к подлинному опрокидыванию этого отношения. Действительно, большее влияние, которое начиная с периода первой мировой войны и в последующие годы организации рабочего движения в состоянии оказывать на государство, вызывает в качестве реакции такое расширение прерогатив политической власти, которое позволяет направлять естественные тенденции экономического базиса и, таким образом, обуздывать необходимость в том смысле, что экономические закономерности оказываются нарушенными, если не прямо уничтоженными, политическими действиями. С созданием политической системы институтов, призванных опосредовать воспроизводство буржуазного господства таким образом, чтобы гегемония буржуазии уже не опиралась преимущественно (а тем более исключительно) на экономические условия воспроизводства, которые образуют «центральную структуру» буржуазного общества, для классов, конституирующихся как организованные субъекты политики, открываются новые поприща политического действия. Между тем формы, содержание, средства и результаты подобных действий, по-видимому, отнюдь не определяются исключительно или преимущественно экономическими законами либо экономической необходимостью, а, судя по всему, повинуются политической логике, независимой от экономических условий. Эдуард Бернштейн разобрал это явление при исследовании фундаментальной проблемы распределения доходов и богатств в капиталистическом обществе (причем по прошествии многих лет мы можем добавить, что его суждения разделялись многими поколениями теоретиков)[536]:
«Нет такого экономического закона природы, который предписывал бы, какая доля в обществе должна доставаться производительным слоям и трудящимся, а какая – собственникам. Распределение общественного богатства всегда было вопросом власти и организации»[537].
И его противник в рядах германской социал-демократии, «ортодокс» Каутский, тоже выразился почти в том же смысле: «Движущей силой всякого экономического процесса является человеческая воля… Классовые противоречия суть противоречия воли»[538].
Благодаря новой категории власти экономические законы, разработанные Марксом для объяснения развития капиталистического способа производства, оказываются обойденными. Возникающая проблема есть проблема отрыва власти от условий ее воспроизводства, причем даже пределы власти и обратное воздействие осуществления власти на ее собственные основы (это воздействие было рассмотрено, например, Калецким на известной модели «политически обусловленного экономического цикла»[539]) должны оставаться за рамками анализа. Таким образом, категория возможного тесно связана с категорией власти, между тем как категория необходимого основывается на специфическом понимании экономических закономерностей[540]. Но тот факт, что в анализе воспроизводства буржуазного господства и его преодоления «власть» может стать ключевой категорией, непосредственно связан также с новой тенденцией буржуазии к обеспечению собственного господства иными средствами, при посредстве политических институтов, в которых организованное рабочее движение обладает возможностями к действию[541].
Ранее мы лишь кратко касались понятия закона у Маркса; теперь эти замечания следует дополнить. В противоположность известным детерминистским интерпретациям («теория автоматического краха»[542]) следует сказать, что из констатации того факта, что историю творят действующие субъекты (притом даже, что результаты их действий возникают как бы у них за спиной и, следовательно, не соответствуют полностью их намерениям), вытекает, что необходимость, или закономерность, может интерпретироваться только как тенденция. Таково заключение, к которому приводит внимательный анализ употребления понятия «закон» в «Капитале». Например, по Марксу, существует «закон тенденции нормы прибыли к понижению», причем его формулировка охватывает разные аспекты: во-первых, уравнивающее действие конкуренции обусловливает среднюю норму прибыли; во-вторых, эта последняя имеет тенденцию к понижению, но сила действия этой тенденции зависит от «контрдействий». Контрдействия против основной тенденции могут помешать этому историческому понижению в течение какого-то времени; более того, строго рассуждая, они могут иметь место именно только как контрдействие, реакция на имманентный закон, в соответствии с которым капитал (то есть совокупный капитал) постоянно стремится избежать собственного обесценения (то есть тенденциального падения уровня прибыли) путем попыток достигнуть максимальной доходности (тенденция, выражающаяся в погоне каждого отдельного капитала за максимальной прибылью).
535
Этот процесс приспособления интерпретируется рядом авторов, например Б. Бланке и И. Хофманом, не в том смысле, что политика просто детерминируется экономикой с неким time lag*, а в том, что политическая система функционирует специфически присущим ей образом и в соответствии с собственными принципами. Указанный процесс приспособления, следовательно, не может анализироваться на базе предпосылки о примате экономики, при которой политическая система и ее способы функционирования выступают как своего рода «черный ящик»; исследование его возможно лишь на основе метода, включающего в себя анализ формы и движения собственного политического момента. См.:
* Запаздывание, отставание во времени (
536
Бернштейн не был ни первым, ни единственным теоретиком той эпохи, утверждавшим, что проблема распределения обладает кардинальным значением. Например, среди теоретиков, придерживавшихся подобного взгляда, особым влиянием в буржуазных кругах и среди катедер-социалистов пользовался Луйо Брентано. Но парадигма, отдающая приоритет сфере распределения, принадлежит не только прошлому; она используется и в наши дни. Например, она играет центральную роль у Хабермаса – в его подходе к оценке вмешательства государства в экономику и политического регулирования заработной платы (по крайней мере в монополистическом секторе), в чем он следует аргументации О’Коннора. Критику этих концепций см. в очерке:
539
М. Калецкий выстраивает чрезвычайно простую в основе своей модель, в которой политические преобразования неизменно наталкиваются на пределы, обусловленные системой в целом; причем реакция системы трактуется как политическое действие классов или иных субъектов такого действия. (См.:
540
См., например, у К. Реннера (
541
Поэтому мне представляется неточным ставить генезис ревизионизма в тесную связь с относительным экономическим процветанием в период последнего двадцатилетия перед первой мировой войной. Это обстоятельство, разумеется, сыграло свою роль, но более важной мне представляется трансформация системы политических институтов, на которую рабочему движению нужно было найти ответ.
542
В рамках данного очерка нет возможности рассмотреть эти теории более внимательно; лучшее их обобщение, на мой взгляд, проделано Суизи. См.: