«Одна из главных проблем организации социализма, – пишет Бауэр, – это проблема структурирования общественного руководства производством таким образом, чтобы руководители индустриальной бюрократии пользовались духовной свободой, при которой единственно возможен творческий труд, и вместе с тем подвергались общественному контролю, без которого они были бы уже не работниками органов социалистического сообщества, а хозяевами. Большевизм не сумел разрешить эту проблему организации»[621].
Демократия, следовательно, выступает в качестве метода социалистической организации общества, даже если его «производственный аппарат» не претерпел перемен: «Если диктатура, располагающая государственным производственным аппаратом, будет заменена демократией трудящихся масс, государственный капитализм диктатуры преобразуется в социалистическую организацию общества»[622]. В соотношении между целью и средством под вопрос ставится цель, а не форма соотношения в целом и глубинные принципы, лежащие в основе средств.
Однако если рациональность, развитие производительных сил может выступать как средство, так сказать, нейтральное по отношению к системе, то возможным, более того, самоочевидным становится поиск точки встречи интересов капитала и труда. Кстати говоря, этот мотив сыграл важную роль в развернувшихся в Веймарской республике дискуссиях об экономической демократии, участники которых исходили из предпосылки об «общей заинтересованности в производстве»[623]. К этому вопросу нам еще придется вернуться, пока же важно отметить, что признание рабочим движением ценностей рациональности, рационализации и организации означало, что социализм как альтернативная форма социализации остается просто формулой, из которой исключаются существеннейшие аспекты человеческой жизни. Это не замедлило повлечь за собой катастрофические последствия для развития социал-демократии – равно как и коммунистической партии – в Веймарской республике: в сферы, где образовался вакуум освободительных интересов и потребностей, смогли хлынуть фашистская идеология и имитация удовлетворения этих запросов. Сам Бауэр очень проницательно видел эту проблему, хотя и не имел возможности разрешить ее, поскольку ее решение повлекло бы за собой кризис всего его анализа рационализации.
«Рационализация, – писал он, – порождает еще и другой эффект. Она приковывает рабочего к ленте транспортера, к полуавтоматической машине, осуждает его на вечное повторение одного и того же движения. Она приковывает служащего к счетной машине… Она обрекает массы на такие формы труда, которые не предоставляют никакой возможности для самореализации личности и удовлетворения индивидуальной инициативы, фантазии, творческого инстинкта, потребности в самоутверждении. То, в чем им отказано на работе, люди ищут воскресным вечером в кино, на стадионе, в общественной жизни. Жажда встряски, риска, приключения толкают одних из них к фашизму, а других – к большевизму. Когда класс капиталистов чувствует угрозу своему господству и своему достоянию, он может использовать эти настроения, широко распространенные в массах, для разрушения демократии и обращения к силе»[624].
Наблюдению этому нельзя отказать в точности: если потребности раскрепощения человека не находят удовлетворения в альтернативном проекте социализации и все сводится к обещаниям большей рациональности, более высокой эффективности, то с неизбежностью возникают компенсаторные потребности, влекущие за собой последствия, роковые для политического равновесия в обществе, как это и было продемонстрировано как раз на примере Германии. Лишь немногие теоретики сумели увидеть эту проблему в 20-е годы (среди них был, например, Грамши), и к тому же они не пользовались достаточно сильным влиянием на рабочее движение той поры – расколотое и погрязшее в разногласиях.