«В общем, фашистский режим, – пишет Пашуканис, – может быть определен как диктатура крупной буржуазии, осуществляющаяся не изощренными средствами избирательной механики, оболванивания избирателей, чередованием разных партий, программ и политических клик, а путем прямого и открытого господства одной политической партии, основывающегося на ее собственной вооруженной власти».
Фашизм, следовательно, предстает как выражение распада буржуазного господства и своим характером неукоснительно доказывает, что единственный путь, способный привести к социализму, есть диктатура пролетариата[641]. Фашизм, иначе говоря, есть выражение упадка, между тем как большевизм есть организация нового, прогресса. Проблема социальной перестройки, осуществляемой фашизмом, переносится в значительной мере на почву критики идеологии с целью вооружить агитационно-пропагандистскими доводами тех, кто работает на партию. Анализ фашизма в том виде, как он предложен Пашуканисом, точен и насыщен эмпирическим содержанием, между тем как в размышлениях других теоретиков III Интернационала он утрачивает какой бы то ни было сущностный характер.
Такой сдвиг в сторону критики идеологии был естественным именно потому, что деятели коммунистического движения, безусловно, ощущали себя носителями социального прогресса, по сравнению с динамикой которого все поползновения в направлении социальной реорганизации буржуазии не могли не выглядеть как пустое и безнадежное предприятие, а следовательно, и от современных буржуазных теорий оправданно было отмахнуться как от заведомо апологетических построений. Тем самым, однако, утрачивалась способность выявления больших ресурсов буржуазии, способной использовать динамику процесса капиталистического развития для воспроизводства своего господства и в условиях «монополистического капитализма». Теория перехода от стадии конкурентного капитализма к монополистическому, или государственно-монополистическому, капитализму сводится к констатации того, что этот переход может повлечь за собой катастрофические последствия. Маркс показал, как в процессе капиталистического производства и накопления воспроизводится господство капитала над трудом[642]. Но то, что в новых условиях развитого капитализма этот процесс воспроизводства господства реализуется уже не только в форме эксплуатации совокупной массы наемных тружеников в ходе производства ими стоимости и прибавочной стоимости; что «со вступлением масс в государство в лице их организаций» капитализм породил сложный комплекс механизмов политического опосредования (парламенты, система социального страхования, партии, всякого рода общественные ассоциации и т.д.), в конечном счете обеспечивающих гегемонию буржуазии, – это новое фактическое обстоятельство остается скрытым от взоров марксистов или, во всяком случае, не нашло сколько-нибудь серьезного отражения в их политических действиях. И здесь вырисовывается также принципиальное противоречие, коренящееся в марксистском анализе развитого, организованного, или монополистического, капитализма, – противоречие, фатально предопределяющее изъяны политических формулировок.
Изменения общественного развития во всей их многосложности усматриваются в трансформации отношений между государством и экономикой, между властью и закономерностями развития. Последствия же преобразований в сфере «индустриальных отношений» осознаются в явно недостаточной степени. Лишь этим можно объяснить тот факт, что теоретики III Интернационала истолковывают растущее значение хозяйственных функций государства как признак упадка и дестабилизации, а теоретики II Интернационала – как успешную попытку организации и стабилизации: причем ни то, ни другое течение не в состоянии подвергнуть глубокому теоретическому анализу всю совокупность этих преобразований, которые на самом деле в комплексе как раз и представляют собой процесс перестройки структуры буржуазного господства. Поэтому и теоретические парадигмы в конечном счете оказываются не менее односторонними, чем политические концепции. В худшем случае – как это было в Коминтерне после 1926 года – они сводятся, с одной стороны, к обличениям буржуазной политики, а с другой – к тому, что все ожидания и надежды возлагаются на строительство социализма в Советском Союзе, в чем усматривается новая альтернатива буржуазной социализации.
641