Быть может, Маркс глубже Энгельса сознавал возможность конфликта между пониманием Фурье труда – похожего на игру – как основы удовлетворения человеческого инстинкта и полным развитием всех человеческих качеств, которые, по мнению его и Энгельса, могли быть обеспечены при коммунизме, хотя отмена разделения труда (то есть постоянной функциональной специализации) могла привести к результатам в духе Фурье («утром идти на охоту, в полдень – на рыбалку, вечером заняться скотом, после обеда критикой» [МЭ: 3, 33 – 34]). Позднее Маркс отказался от специфической концепции труда как «чистого отвлечения и развлечения» [МЭ: 1, 544 – 571] и, таким образом, фактически отверг формулу Фурье, ставящего знак равенства между освобождением человека и высвобождением инстинктов. Коммунисты, по Фурье, – это мужчины и женщины, свободные от угнетения, такие, какими их сделала сама природа; коммунисты, по Марксу, выглядели несколько иначе. Однако то, что в годы зрелости Маркс еще раз особо занимался Фурье, и особенно теми страницами, где серьезно обсуждался вопрос о труде как основной деятельности человека, говорит о большом влиянии, которое этот мыслитель оказал на него. И такое мнение Маркса не отличалось от мнения Энгельса, чьи постоянные, полные восхищения ссылки на Фурье (например, в его «Происхождении семьи») свидетельствуют о постоянной интеллектуальной связи и симпатиях к социалисту-утописту, у которого можно кое-что почерпнуть и которого еще и сегодня можно читать не без удовольствия, а иногда и с чувством раздражения, как это бывало в начале 40-х годов XIX века.
Итак, социалисты-утописты дали критику буржуазного общества и схему теории истории, внушили уверенность не только в возможность социализма, но и в его насущную необходимость в настоящий исторический момент и предложили широкую разработку представления о будущем людей при социализме (включая и их индивидуальное поведение). Однако теоретические и практические недостатки их разработок были просто удивительны. С практической точки зрения самыми слабыми их сторонами были две, имевшие неодинаковое значение и, мягко выражаясь, переплетенные с целым рядом романтических странностей, простиравшихся от прозорливого представления о будущем обществе до психической неуравновешенности, от мыслительной путаницы, не всегда оправданной обилием идей, до странных и экзальтированных религиозных культов. В общем, их последователи в чем-то скатывались к смешному, а как заметил молодой Энгельс в отношении сен-симонистов, «…во Франции все, что становится предметом насмешки, неминуемо гибнет» [МЭ: 1, 527]. Признавая в фантастике великих утопистов гениальность и оригинальность, Маркс и Энгельс весьма затруднились бы увидеть практическую ценность для социалистического преобразования мира всего высказанного ими, а в особенности отдельными эксцентричными группами последователей, становившихся все более экстравагантными и все более изолированными.
Во-вторых, и это в большей степени относится к нашей теме, в итоге все они были совершенно аполитичны, и поэтому даже в теоретическом плане не могли выработать эффективные способы изменения современного им общества. Путь к коммунистическим общинам имел не больше шансов привести к желаемым результатам, нежели призывы, обращенные ранее Сен-Симоном к Наполеону, его обращения к царю Александру или к крупным парижским банкирам. Утописты (за исключением сен-симонистов: динамичные капиталистические предприниматели, к которым они устремлялись, отдаляли их от социализма) не признавали в каком-либо классе или в какой-либо социальной группе носителей собственных идей, и даже тогда, когда – как впоследствии говорил Энгельс об Оуэне – они обращались к трудящимся, пролетарское движение не играло особо важной роли в их планах, вообще-то обращенных к тем, кто должен был согласиться – хотя мог и не соглашаться – с той очевидной истиной, которую им удалось открыть. Но теоретическая пропаганда и воспитание, в особенности в той абстрактной форме, которую критиковал Энгельс, говоря об английских оуэнистах, никогда не могли бы достичь этих целей. Короче говоря (как подсказывал Энгельсу его английский опыт): «Английский социализм, который имеет гораздо более широкую базу, чем французский коммунизм, но отстает от последнего в своем развитии, должен временно вернуться к французской точке зрения, чтобы затем пойти дальше нее» [МЭ: 2, 460 – 461]. Французская платформа была платформой классовой революционной – и политической – борьбы пролетариата. Как мы увидим далее, Маркс и Энгельс все более строго критиковали развитие неутопических теорий начального социализма в ее различных формах кооперации и взаимопомощи.