3. Примат производства и отношения между людьми
Легко понять, что в Германии тех лет, полтора столетия тому назад, острая реакция двух требовательных умов на высокомерие Гегеля, на «революционные» претензии его критиков, на педантизм эрудитов формировавшихся тогда «исторических школ» была не удивительна. Не удивляет и то, что в подобной реакции было немало подчас несправедливых замечаний по отношению к Германии, которая рассматривалась как «слаборазвитая» страна (понятие, разумеется, современное, но время от времени полезное и применительно к прошлому). Маркс и Энгельс, открывая историков Французской революции, английскую экономическую и околоэкономическую литературу, находят близкие для себя факты. Но они хотят докопаться до самой теории истории. И если «Немецкая идеология» по части полемики, философии или революционных умозаключений может выглядеть устаревшей, если здесь мы еще не находим силы «Манифеста» или глубины «Капитала», тем не менее здесь, безусловно, можно отметить наличие новаторских формулировок, существенных с точки зрения будущего любой гуманитарной науки, а также схем, ориентирующих историков относительно периодизации и проблематики (даже самой новейшей истории).
Речь идет прежде всего о примате производства, примате генетическом, который, однако, не следует смешивать с расхожими гипотезами относительно генезиса общества, так как очевидность этого факта противоречит обыденному сознанию, традиционному пониманию истории, которое всегда игнорировало его:
«Первый исторический акт этих индивидов, благодаря которому они отличаются от животных, состоит не в том, что они мыслят, а в том, что они начинают производить необходимые им средства к жизни» [МЭ: 3, 19].
Ныне этот изначальный факт является фундаментальным условием развития всей истории: «Производя необходимые им средства к жизни, люди косвенным образом производят и самое свою материальную жизнь» [МЭ: 3, 19].
Но термин «производство» – не волшебный ключик: производство должно рассматриваться в связи с населением и на фоне отношений, возникающих между людьми. Маркс применяет здесь термин «Verkehr», равнозначный французскому «commerce», и, очевидно, применяет в его древнем значении отношений всякого рода. В эти отношения включены население и производство, находящиеся в постоянном взаимодействии:
«Это производство начинается впервые с ростом населения. Само оно опять-таки предполагает общение (Verkehr) индивидов между собой. Форма этого общения, в свою очередь, обусловливается производством» [МЭ: 3, 19].
Таким образом, формируется «деятельный процесс жизни», только и могущий объяснить историю.
«Когда изображается этот деятельный процесс жизни, история перестает быть собранием мертвых фактов, как у эмпириков, которые сами еще абстрактны, или же воображаемой деятельностью воображаемых субъектов, какой она является у идеалистов» [МЭ: 3, 25].
Мы должны согласиться с этим обвинением против историка-эмпирика, который питает иллюзии насчет своей «конкретности», тогда как его усилия направлены на доведение понятия «факта в себе» до максимального уровня абстракции. Это, однако, не означает, что следует пренебрегать эмпирическим наблюдением; но нужна гипотеза – и прежде всего гипотеза о рациональности действительности, – организующая это наблюдение, которое в свою очередь подтверждает гипотезу, оспаривает ее или исправляет:
«Итак, дело обстоит следующим образом: определенные индивиды, определенным образом занимающиеся производственной деятельностью, вступают в определенные общественные и политические отношения. Эмпирическое наблюдение должно в каждом отдельном случае – на опыте и без всякой мистификации и спекуляции – вскрыть связь общественной и политической структуры с производством» [МЭ: 3, 24].
Говоря об «общественной и политической структуре», Маркс пока что воздерживается от употребления слова «Struktur» – латинского термина, вызывающего в памяти пластический архитектурный образ. Он употребляет слово «Gliederung», создающее функционально-анатомический образ и вводящее полезное понятие членения.
«Немецкая идеология» не скрывает (напротив, всяческие исправления в тексте рукописи еще больше это подчеркивают), насколько трудно «построить» историю, прибегая к абстракции, но не впадая в философский идеализм: