Не будем слишком негодовать по поводу этих обвинений в адрес литературной философии, в большинстве своем скорее банальных. Блестящие формулировки из области «истории» всегда находят более широкий отклик, нежели серьезная трактовка действительности. Вместе с тем существенно то, что Маркс и Энгельс, сводя счеты со своей прежней «философской совестью», заложили некоторые позитивные основы исторического материализма, хотя и в незавершенном виде.
1) Существует тесная связь между производительными силами, которыми располагает общество (о чем свидетельствует производительность труда), и разделением труда, определяющим формы общественных отношений (совокупность которых до сих пор определяется как «гражданское общество»), а также между функционированием этого «гражданского общества» и процессом политической истории и ее «событиями»:
«Но не только отношение одной нации к другим, но и вся внутренняя структура самой нации зависит от ступени развития ее производства и ее внутреннего и внешнего общения. Уровень развития производительных сил нации обнаруживается всего нагляднее в том, в какой степени развито у нее разделение труда. Всякая новая производительная сила… влечет за собой дальнейшее развитие разделения труда… Различные ступени в развитии разделения труда являются вместе с тем и различными формами собственности, т.е. каждая ступень разделения труда определяет также и отношения индивидов друг к другу соответственно их отношению к материалу, орудиям и продуктам труда» [МЭ: 3, 20].
Это еще не «марксистский» словарь: «разделение труда», столь дорогое для классиков политэкономии понятие, частично будет уточнено и частично разрушено в ходе дальнейшего анализа. Однако здесь уже содержатся такие замечания, о которых многие историки, в том числе марксисты, забывают: не следует смешивать рост производительных сил с просто количественным расширением известных уже до того производительных сил (например, возделывание новых земель), когда большая площадь необрабатываемых земель обусловливает примитивность форм собственности. Мы обращаем внимание на это обстоятельство в противовес неправомерному приложению современных экономических законов к обществу, которое не могло бы ими воспользоваться: тот факт, что Маркс и Энгельс, всегда проявлявшие интерес к будущему и готовность к активным действиям в настоящем, в то же время столь часто обращались к первичным способам производства, говорит о том, что эти способы производства занимали во времени и пространстве гораздо больше места, чем те способы и экономические формы, которые нас преследуют теперь. Так вырисовываются контуры фундаментального закона: соответствие производительных сил производственным отношениям.
2) Соотношение, существующее между этими аспектами действительности и представлениями людей, следует понимать не как соотношение представление – действительность, а, наоборот, действительность – представление:
«Люди являются производителями своих представлений, идей и т.д., – но речь идет о действительных, действующих людях, обусловленных определенным развитием их производительных сил и – соответствующим этому развитию – общением, вплоть до его отдаленнейших форм… Таким образом, мораль, религия, метафизика и прочие виды идеологии и соответствующие им формы сознания утрачивают видимость самостоятельности. У них нет истории, у них нет развития; люди, развивающие свое материальное производство и свое материальное общение, изменяют вместе с этой своей действительностью также свое мышление и продукты своего мышления. Не сознание определяет жизнь, а жизнь определяет сознание» [МЭ: 3, 24 – 25].
Борьба с идеализмом в 1845 году проливает свет на данное положение. Следует иметь в виду (как урок для историка), что существует необходимость – особенно острая в наше время – бороться против любой такой истории идей, образа мышления и науки, которая полагается исключительно на внутренние, формальные законы, а не на «производство мыслей» (любого порядка), не на изменения их под воздействием социальной и материальной жизни. Каждый раз в историографической практике, и прежде всего в области философии, может появиться опасность автономной трактовки тех или иных явлений мысли; и часто под внешней видимостью абсолютной новизны скрывается традиционное упрощение.