Решение оказалось прямо под боком. Точнее, на столе. Это была сахарница. И она была полной.
Следующим блюдом были куриные грудки в помидорах. Маркус попробовал, оно было великолепным. Когда пару минут спустя он внес блюдо в гостиную, он весь замер в ожидании. Маркус и радовался и ужасался одновременно.
В гостиной обсуждали музыку. Сигмунд как раз объяснял Робин, почему ненавидит рэп. В сущности, мир может обойтись без тощих подростков в свисающих штанах. Сам он предпочитает Бетховена или Баха, в крайнем случае Моцарта, хотя тот порой слишком прост. Когда Сигмунд спросил, согласна ли с ним Робин, она ответила, что это дело вкуса, на что Сигмунд заметил, что о вкусах можно спорить бесконечно. И если она предпочитает рэп Баху, он с этим ничего поделать не может.
Маркус терпеливо стоял у стола и слушал, и только когда Робин заметила, что Сигмунд действительно ничего не может поделать с ее вкусом, он издал звук.
— Петти ди полло аль помодоро, — сказал Маркус тихо и решительно.
В этот раз он подал еду правильно. Он положил два печеных помидора на каждую тарелку, а сверху по куриной грудке.
— Что это значит? — спросила Робин.
— Курица с помидорами, — перевел Сигмунд. — Это одно из его фирменных блюд. Пока не попробуешь это блюдо, не узнаешь, какой вкус у настоящей курицы.
Робин отрезала кусочек, положила в рот, чуть пожевала, не глотая, и снова открыла рот.
С каким удовольствием Маркус посмотрел на нее!
— Петти ди полло, — сказал он.
Она кивнула и уронила кусочек курицы на тарелку.
Щеки Сигмунда опять задрожали.
— Что-то не так?
— Попробуй сам.
Сигмунд отрезал немного филе.
— Вкус как у леденцов, — отметила Робин и улыбнулась Маркусу.
— Аль помодоро, — сказал тот и облизнулся.
Сигмунд жевал кусочек курицы, а лицо его становилось все белее и белее.
— Что это? — спросил он и уставился на Маркуса.
— Петти ди полло аль помодоро.
— Нет! — вскрикнул Сигмунд. — Петти ди полло кон цуккеро. Ты посластил курицу!
Маркус развел руками.
— Повар посластил курицу? — переспросила Робин.
— Нет! — прошипел Сигмунд. — Повар этого не делал!
Робин удивилась:
— Это ты ее посластил?
— Нет! Это он!
— Да, но ведь он повар!
— Нет, он не повар! Повар — я!
— Но ты же сказал, что…
— Просто потому что… потому что я не… не хотел хвастаться! Я — повар! Это мои тальятелли! — возбужденно проговорил Сигмунд.
— Но если повар ты, то кто же он? — полюбопытствовала Робин.
Маркус снял с себя колпак, поставил его на стол и отметил, что труба хорошо смотрится как украшение. Потом снял с себя передник, отдал Сигмунду и протянул руку Робин:
— Меня зовут Маркус Симонсен. Я здесь живу.
Секунду Робин сидела неподвижно. Потом встала.
— Меня зовут Бента Иверсен, — представилась она. — Я только что сюда переехала.
И тут он вспомнил, где ее видел.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Хотя Маркус и узнал Бенту Иверсен, когда она назвала свое имя, он сделал вид, что ничего не случилось. Ему показалось, ей нравится, что ее не узнают, и вечер получился очень душевным. Для Бенты и Маркуса. Настроение же Сигмунда постоянно менялось. Сначала он был жутко расстроен и сказал, что не в состоянии с юмором отнестись к сладкой курице. Маркус ответил, что посластил блюдо вовсе не для того, чтобы всех развеселить, а потому, что Сигмунд, по его мнению, занесся слишком высоко. На это Сигмунд возразил, что если кто и занесся высоко, так это Маркус в своем гигантском колпаке. Сказав это, Сигмунд подмигнул Бенте и довольно громко засмеялся, но, поскольку она ни подмигнула, ни засмеялась в ответ, он замолк и ушел в себя. Так он и промолчал полтора часа, установив личный рекорд.
Маркус по-прежнему вносил в гостиную разные блюда, и только когда Бента признала, что «желато кон фраголине калде» в исполнении Сигмунда оказалось самым вкусным на свете мороженым, он снова открыл рот.
— Ну, — скромно ответил он, — это просто старый итальянский рецепт, который я нашел у букиниста.
После этого настроение Сигмунда резко улучшилось. Он рассказывал о приготовленной им еде, о просмотренных фильмах, о прочитанных книгах. И хотя Маркус привык к болтливости друга, в тот вечер Сигмунд превзошел самого себя. Он казался суетливым и каким-то неестественным. Смеялся слишком громко и говорил слишком быстро, будто боялся, что вдруг будет нечего сказать.
Маркус говорил не много. И это тоже было неплохо. Когда Сигмунд рассказывал о своем, Маркус думал о своем, и ему никто не мешал. Теперь он сидел и украдкой смотрел на Бенту. Наверно, ей редко доводилось хорошенько расслабиться, и, похоже, сейчас это удалось.