Бенте нравилось слушать Сигмунда и еще больше нравилось спорить с ним. Когда он сказал, что порой ему кажется, будто искусственные миры в фильмах «Матрица» настоящие, она ответила, что это невозможно по одной простой причине: искусственное не может быть настоящим. Тогда Сигмунд улыбнулся от уха до уха и сказал «туше». Маркус не понял, что он имеет в виду, и Бента, очевидно, тоже.
— Эй, гном, говори по-норвежски, — сказала она.
Впервые девчонка называла Сигмунда «гномом», но он удивительным образом не обиделся. Даже наоборот.
— Один-ноль в твою пользу, — сказал он и звонко рассмеялся.
Ясно, что ему было хорошо. Однажды он поведал Маркусу, что собирается вступить в «Менсу» — клуб для особо одаренных интеллектуалов.
— Мой ум требует заострения от общения с умами такого же калибра.
Когда Маркус посетовал, что от его ума вряд ли что заострится, Сигмунд объяснил, что имел в виду не это.
— С твоим умом все в порядке, Маркус, — утешал он. — Но существует много разных форм мышления. Твой ум направлен на чувства, мой — на решение проблем.
Маркус был не совсем согласен. Он не мог поверить, что его ум не направлен на решение проблем, раз он думал почти только о проблемах. Но вслух Маркус этого не сказал. Если Сигмунд хочет вступить в клуб для одаренных интеллектуалов, пускай вступает. Может быть, ему даже пойдет на пользу общение с людьми с такой же формой мышления.
По крайней мере сейчас общение явно шло ему на пользу. Сигмунд не привык проигрывать в споре, но в течение трех часов, по подсчетам Маркуса, он проиграл как минимум три к пяти, и Сигмунд принимал поражения с удивительно хорошим настроением. Кроме одного.
Сигмунду нравилось спорить ради самого спора. Хороший спор был для его мозгов как кроссворд. Он подбирал слова и пробовал разные ходы мысли, пока не находил правильного. В общении с Бентой кроссворд усложнился, но это все только радовало Сигмунда. Все, кроме обсуждения музыки.
Началось это обсуждение с пары ироничных замечаний со стороны Сигмунда о современной поп-музыке, а продолжилось тем, что Бента назвала его привидением из Средневековья. На это Сигмунд ответил, что лучше быть привидением, чем роботом, и сравнил современных поп-звезд с компьютерами.
— У них есть все, кроме личности, — заметил он. — И хуже всего, что они даже не поют на концертах! Стоят себе и кривляются под собственную фонограмму.
Он очень разгорячился, и его не остужал ироничный, высокомерный тон Бенты, который был так присущ самому Сигмунду, но которым к нему раньше никто не обращался. Когда она спросила, какая музыка хуже всего, он не колеблясь ответил — рэп.
— Они не поют рэп, они рыгают, — сказал Сигмунд.
Когда же Бента поинтересовалась, кто в Норвегии, на его взгляд, самый плохой рэпер, он ответил, что искренне надеется, что не так много в стране людей, уничтожающих и без того жалкие остатки музыкальной культуры.
Бента заметила, как интересно спорить с человеком, обладающим столь глубокими познаниями о предмете спора.
На что Сигмунд не ответил ни «туше», ни «я сдаюсь», ни «тебе очко». Он только пробормотал что-то и вышел в туалет.
— Он явно живет в прошлом веке, — сказала Бента Маркусу, делавшему вид, что его тут нет.
— Да нет, — возразил Маркус. — Просто он… он очень любит… музыку.
Глупее он ничего придумать не мог.
— Извини, — пробормотал он. — Я не это имел в виду. Я хотел только сказать…
— Ничего, — ответила она. — Я говорила, что ты очень милый?
— Да, — подтвердил Маркус. — Но тогда я был итальянским поваренком, поэтому я не понял, что ты сказала.
Она засмеялась:
— А он всегда такой?
— Нет, — ответил Маркус. — На самом деле он совсем другой, только сам об этом не знает.
— А ты знаешь?
— Да, потому что у меня чувственное мышление.
— Это он тебе сказал?
— Да.
Она снова засмеялась:
— Знаешь, что я думаю?
Маркус кивнул:
— Ты думаешь, что он тоже очень милый.
— Как ты догадался?
— Просто знаю, и все, — ответил Маркус.
— Это потому, что у тебя чувственное мышление.
— Да, только не говори ему об этом.
— Что у тебя…
— …Что, по-твоему, он очень милый.
— Почему?
— Потому что тогда он смутится, а этого он боится больше всего на свете.
Мгновение казалось, что Бента погрустнела.