— Что?
— Играй как можно громче, — объяснила Эллен Кристина.
— И даже еще громче, — добавила Муна.
— Хорошо, — сказал Маркус.
Он натянул капюшон как следует и снова уселся за барабаны.
— One, two, three! — выкрикнул Сигмунд.
— Yo! — крикнул Маркус и начал.
Он никогда раньше не играл на ударных и не думал, что ему понравится, но он решил уйти в это с головой. Когда его попросили играть как можно громче, он постарался выполнить просьбу.
Маркус Симонсен не считал себя смелым юношей. Ему лучше удавалось ужасаться, чем радоваться, ему больше нравилось прятаться, чем навязываться, он не был спонтанным, часто пять-шесть раз менял решение, прежде чем приняться за дело, и, как правило, было уже поздно. Теперь вдруг что-то произошло.
Он барабанил палочками и руками, и, пока он стучал, весь его страх и застенчивость ушли и растворились в звуке. Он отбарабанивал себя прочь от всего мучительного к свободе, до того ему неведомой. Он не слышал голоса Сигмунда, он не видел лиц Эллен Кристины и Муны, он просто бил и бил все более дикие ритмы и в этот момент услышал собственный голос:
И тут все кончилось. Маркус закрыл рот с небольшим хлопком. В комнате воцарилась полная тишина. Сигмунд уже давно перестал петь. Он стоял посреди гостиной, уставившись раскрыв рот на Маркуса. Эллен Кристина и Муна встали с дивана. Казалось, они собираются что-то сказать, но обе молчали. Маркус тоже молчал. Он был в полуобмороке, опустошенный, словно катался на карусели и еще не привык стоять на земле. Единственный, кто что-то сказал, был мужчина, появившийся в гостиной. Он стоял в дверях и только что перестал протирать очки. Теперь он очки надел и обескураженно щурился на Маркуса.
— Мазафака? — прошептал Монс.
Маркус растерянно покачал головой и огляделся. В комнате произошло не так уж много изменений. Вот сидят Эллен Кристина и Муна. Вот — Сигмунд, а в дверях стоит папа. Он не должен там стоять. Маркус почесал затылок. Капюшон явно мешался.
— Привет, папа, — сказал он. — Как ты здесь оказался?
— Взял такси, — ответил Монс. — Это ты меня звал?
— Звал когда?
— Когда крикнул «мазафака», — сказал Монс так тихо, что Маркус едва расслышал.
— Я так крикнул?
— Да, насколько я мог расслышать. Ты смотрел на меня и кричал.
— Мазафака?
Монс кивнул:
— Мне так послышалось.
— Это просто выражение, господин Симонсен, — сказал Сигмунд, который уже начал овладевать ситуацией.
— Выражение?
— Да, — сказала Эллен Кристина. — Маркус читал рэп, понимаете?
Монс снял очки и опять начал их протирать, все еще щурясь на сына.
— Ты читал рэп?
— Да, — ответил Маркус. — Немного.
Монс снова надел очки.
— У тебя джемпер с капюшоном, — сказал он.
— Да, — подтвердила Эллен Кристина, — это «кенгурушка».
Монс все еще смотрел на Маркуса.
— У тебя новые брюки?
— Да, — сказала Муна. — Правда, классные?
Монс покачал головой:
— По-моему, нет.
— Он будет их надевать только на выступления нашей группы, — пояснил Сигмунд.
— Какой еще группы?
— «Мэкакус М», — ответил Маркус.
— Мэкакус?
— Да, господин Симонсен, — сказал Сигмунд. — Наша группа называется в честь вашего сына.
— Его зовут Маркус.
— Я знаю, но мы называем его Мэкакусом.
— Почему это?
— Так круче.
— Не знал, — сказал Монс и начал стягивать пальто.
— Папа? — сказал Маркус.
— Да.
— Ты выздоровел?
— Да.
Сигмунд с сомнением на него посмотрел:
— Это значит, у вас больше нет синдрома хронической усталости, господин Симонсен?
Монс кивнул:
— Да, Сигмунд. Теперь я устаю только иногда, так что, если вы не против, я сяду в кресло и немного отдохну.
И тут Маркус побежал. Со всех ног. Через комнату к дверям. Добравшись до дверей, он кинулся Монсу на шею, обнял его изо всех сил и произнес счастливым, сдавленным от слез и одновременно ликующим голосом:
— Папа, папа! Я так по тебе скучал. Я просто ужасно по тебе скучал.