Глаза в тот миг, когда дрожат
В них отблески огня!
Как он на лорда посмотрел!
Я взгляд такой бы не стерпел, Хотя б за это лорд велел
Мне подарить коня!»
7
Но этот суеверный страх,
Что в их сердца вселил монах, Рассеять Мармион хотел:
«Фитц-Юстас, ты б хоть песню спел! —Так он пажу сказал, —
Ужель не знаешь ни одной,
Чтоб скоротать досуг ночной?
Я что-то задремал!»
8
«Охотно, — юноша в ответ, —
Но лучшего певца здесь нет,
Я не порадую ваш слух…
Вот Констант, наш веселый друг, Искусно арфою владел
И лютнею, а как он пел!
Дрозд в светлый Валентинов день, Укрывшись под лесную сень,
Иль лунной ночью соловей —
И те не спели бы нежней!
По чьей вине в недобрый час
Те песни отняты у нас?
Кто слышит их? Скала в волнах?
Или скучающий монах?
Кто их обрек на долгий плен
Средь Линдисфарнских серых стен?
Попробую по мере сил
Спеть ту, что Констант так любил».
9
Напев Фитц-Юстаса звучал,
Как ветер средь шотландских скал.
Он переполнен был тоской.
Нередко я напев такой
Слыхал в Шотландии моей,
Он лился из долин, с полей,
Рождаясь где-то за холмом,
Где колос падал под серпом,
То резкий голос запевал,
То песню дикий хор взвивал,
И я подолгу в тишине
Внимал ей, и казалась мне
Та песня — жалобой людей,
Лишенных родины своей…
И думал я: «С какой тоской
Звучит она в земле чужой,
В Канаде, у озер без края,
В Кентукки, там, где глушь лесная, Иль в Сусквеганне у болот,
Когда изгнанник запоет,
Вернув себе в чужом краю
Хоть в песнях — родину свою!»
10
ПЕСНЯ
Где ты найдешь покой,
Окончишь муки,
Гонимый злой судьбой,
С милой в разлуке?
Вдали от бурь морских,
В роще молчаливой,
Среди цветов лесных,
Под грустной ивой.
Хор:
Пухом ему земля
Под грустной ивой…
Там полуденный зной
Ручьи освежают,
А бури стороной
Вдали пролетают,
Роща глубокой тенью
Горе остудит,
Вовек тебе пробужденья
Не будет, не будет…
Хор:
Не будет, не будет!
И
А где найдешь покой,
Ты, кто деве милой
Сердце разбил тоской,
Кто изменил ей?
В проигранном бою,
В поле открытом
Найдешь ты смерть свою,
В землю не зарытый…
Хор:
Будет он там лежать,
В землю не зарытый…
Орел будет бить крылом
На поле бранном,
А волк злым языком
Кровь лизать из раны,
На вечное презренье
Тебя осудят,
Вовек благословенья
Тебе не будет…
Хор:
Не будет, не будет!
12
Замолк последний грустный звук, Настала тишина вокруг,
Но рыцарь потерял покой,
Задумчив он сидел,
Как будто и его такой
Позорный ждет удел;
В свои раздумья погружен,
Он обо всех забыл,
На стол облокотился он,
Лицо плащом прикрыл…
О чем в тот миг подумал он?
Не знаю я, но убежден,
Что даже тот его вассал,
Который стремя подавал,
За все поместья в час такой
Не поменялся б с ним судьбой!
13
О, совесть, болью горьких дум
Терзаешь ты высокий ум!
Страх душит низкие сердца,
А ты — мучитель храбреца.
И он, с тобой вступая в спор, Преодолеет твой укор,
Хоть и страдает он душой
От ран в борьбе с самим собой.
И улыбнувшись, Мармион
Сказал: «Фитц-Юстас, слышишь звон?
Не странно ль, что пока ты пел, Как будто колокол звенел,
Как будто бы в монастыре,
Звонят по умершей сестре,
Что значит этот звук?»
Вдруг, резко обернувшись к ним, Весь день молчавший пилигрим
Сказал: «То умер друг!»
И Мармион, чей твердый дух
Бывал к любым ударам глух,
Кто и монарху в час иной
Простить не мог бы взгляд косой, Кто дерзких сдерживал стрелков
Неодолимой властью слов —
Суровый гордый Мармион
Вдруг был подавлен и смущен:
Он вздрогнул, взор отвел
И, уловив укор в словах,
Что мрачно произнес монах,
Ответа не нашел…
Когда, невидимый для всех,
Лежит на сердце тайный грех,
Будь ты хоть храбрецом —
Тебя былинка устрашит,
И мудреца дурак смутит,
И принц надменный замолчит
Перед своим рабом!
15
Недаром рыцарь был смущен:
Ведь сам же Констанс предал он, Но мог ли он предполагать,
Что приговор произнесен,
И что своей рукою он
Помог ее замуровать?
Давно уж он устал от слез,
Укоров ревности, угроз,
Когда ж в ревнивом ослепленье
Она пошла на преступленье —
Ее безумством возмущен,
Беглянку церкви выдал он
(Но не как жертву — как рабу), Чтоб месть ее, ее судьбу
От глаз людских укрыл стеной