Недели, месяцы и дни, —
Как отсвет снов, ушли они.
Вот так же мы, подобно им,
К бездонной вечности скользим…
И показалось мне с утра’,
Что начал я роман вчера,
Что ни весна не отвлекла,
Ни неотложные дела…
Однако, вот: ноябрь опять!
Когда я начинал писать,
Ноябрь был тоже на дворе…
Ох, эти бури в ноябре!
Темны холмы и берега,
Вдоль Твида залиты луга,
И ветер жалобный принес
Вздох облетающих берез.
Для сонных эттрикских лугов
Готов коричневый покров:
Кружится листьев рой сухой
Над нашей черною рекой
И рвутся в небо все сильней
Нагие ветви тополей,
И, вздыбив рваные бока,
Летят шальные облака,
И лепит мокрый снег с дождем, Не ждет, когда мы в дом уйдем…
Полно работы пастуху:
Теперь нельзя уж на боку
В цветущем вереске лежать,
За облачками наблюдать,
Пока — ты углем, я пером
Трудились оба летним днем,
Болтая с завистью о нем:
Ты рисовал тут, я писал,
А он валялся и листал
Затрепанный огромный том…
Или форельку над ручьем
Выслеживал… А нынче он
Бродить по снегу обречен.
Вечерний пар. Холмы. Ручей.
Краснеет солнце без лучей.
Усталый пахарь за стеной
Осенних вихрей слышит вой,
Звон града по стеклу окна,
Как будто за струной струна
Всё рвутся… Треск ветвей в лесу
Оленя гонит и лису
В кусты, за скалы… Ветра вой
Оповещает пастуха —
Что труд нелегкий, труд ночной
Его зовет, что ночь глуха,
Что дождик теплый не смягчит
Погоду…
Белый вихрь кружит,
Вверху черно, внизу бело
И все поляны замело.
Встает пастух, и псы встают,
Потупя удрученный взгляд,
Очаг оставив и уют,
Ворчат и жалобно скулят,
И он, закутан в толстый плед, Уходит в горы из лесов.
Он свистом ободряет псов,
Те нехотя идут вослед,
И стадо в горы гонит он
Повыше на открытый склон,
Там буря злее, но зато
Сметает ветром снег с плато…
Уже слепил ночной мороз
Сосульки из его волос,
Оглянется — и дом родной
Далекой кажется звездой.
Но вот не виден свет ему.
Лицо он к ветру повернет
И снова медленно идет,
И овцы тащатся во тьму.
Но если сердце дрогнет вдруг —Слабей движенья ног и рук,
Снег смертью овевает лоб,
И не узнать знакомых троп…
А рядом дом (уж не его!),
И помощь близко (от кого?),
А утро, может быть, найдет
Его в сажени от ворот!
С зарею, брезжущей едва,
Выходит из дому вдова,
И в бледном мертвенном рассвете, Когда над ним рыдают дети,
Свидетель горя, старый пес
Хозяина все лижет в нос,
Ещё пытаясь разбудить,
Не понимая, почему…
Скажи мне, Скин, как может быть, Что ты завидовал ему?
Ему завидовать? Но в чем?
Да вот: простой, веселый дом
Да песенки, что под окном
Для Мери распевает он,
Беспечным взглядом вдохновлен, Да летом дуба сень густая,
Пирушка в праздник урожая,
Свирель, да посох, да сума,
Да игр собачьих кутерьма.
Но жизнь аркадских пастухов
Не знала зимних холодов.
Не так ли рок, мой милый Скин, Вдруг все меняет без причин?
Мы видим крылья юных лет
И пляшущий весенний свет —
А осень втайне копит гнев,
Дождями лето одолев!
Вот так же, в назиданье нам,
Жизнь прожил радостно Приам,
А в старости несчастный, он
За меч был взяться принужден!
Блаженны те, кому равно
И счастья и беды дано,
Чьи беды — добрый час смягчит, Чью радость — горе отрезвит…
Таков, мой Скин, был твой удел!
Мирт с кипарисом ты узрел
Сплетенными: когда отец
Твоей невесты под венец
Ее привел, благословил
И вскоре с миром опочил
Твой тесть, твой друг…
И в свой черед
Едва наш Форбс издал в тот год
О друге умершем рассказ,
Как вслед за ним покинул нас…
Да, он — о, память, не остынь! —Был добр и мужествен! Аминь.
О нем не только ты и я
Горюем, — многие друзья
И все, кому он, видит Бог,
На жизненном пути помог!
Кого утешил, обогрел,
Не счесть нам Форбса добрых дел!
А скольким людям помогал
Он так, что и никто не знал?
Осмелюсь грешным языком
Словами Господа о нем
Сказать: «Щит вдов и свет сирот».
И пусть мой стих не приведет
Тебя в унынье! Что ж, добро!
И свято будь его перо,
Что как-то начертало вдруг:
«Друг твоего отца — твой друг».
Так положи на гроб его
Дань уваженья моего —
Вот всё, по совести сказать,
Всё, что я мог ему воздать!
Пускай напев бессвязный мой
Напомнит вновь, как мы с тобой, Забыв о всяческих делах,
Бродили в Эттрикских лесах.