Монах неспешно в зал вошел
Закутан в черный капюшон.
Чуть ниже каждого плеча —
Изображение ключа
Апостола Петра.
Висит распятье на груди,
И раковина впереди
На шляпе без пера.
Вошел он с посохом, с сумой
И с ветвью пальмовой сухой,
И весь его суровый вид
Красноречиво говорит,
Что ноги странника прошли
Дорогу из Святой Земли.
28
Он был широкоплеч, высок —
Никто из рыцарей не мог
Сравниться с ним: суров и строг, Не видя никого,
Так царственно вошел он в зал, Так величаво прошагал,
Напротив Мармиона встал
И молча на него
Совсем как равный посмотрел.
Монах был тощ, смертельно бел
И улыбнуться не хотел.
Наверно, в этот час,
Будь здесь его родная мать,
И та бы не смогла узнать
Его лица: седая прядь,
Да дикий пламень глаз.
Опасность, долгий путь, нужда
Черты меняют навсегда,
А страх, опередив года,
Приносит снег седин.
Скитанья, голод, тяжкий труд
Блеск беззаботных глаз сотрут, Отчаянья жестокий кнут
Исхлещет до морщин…
Блажен, кто был судьбой храним, Не так, как этот пилигрим.
29
На предложенье Мармиона
Ответил он определенно:
Да, он пойдет с отрядом. Но
Ничто в дороге не должно
Задержкой быть для них:
Он дал обет, что в час ночной
Помолится в пещере той,
Где пел молитвы Рул Святой
Под рев валов морских
И вступит сам, ногой своей,
В Святого Филана ручей,
Что изгоняет из людей
Безумные мечты и бред.
«Святая Дева даст ответ,
Решение свое, —
И пусть пещера иль ручей
Вернут покой душе моей
Или возьмут ее».
30
Подходит время сну. И вот
Массивный кубок паж несет,
Он на колено с ним встает
И лорду подает.
Из кубка первым гость отпил,
Хозяин тост провозгласил
За гостя — и вино пустил
По кругу в свой черед.
Не пил лишь мрачный пилигрим, Хоть паж, склонившись перед ним, Настойчиво просил. Но вот
Сэр Хью рукою знак дает —
Смолкает арфы звук,
И замок тонет в тишине,
И только стража по стене
Свершает мерный круг.
31
Встав на рассвете, Мармион
Вошел в часовню. Братец Джон
Закончил мессу побыстрей:
Обильный завтрак ждал гостей.
Трубит рог Мармиона сбор,
И кубок рыцарю во двор
Выносит паж (весь ритуал
Лорд Хэрон свято соблюдал).
Лорд Мармион перед крыльцом
Благодарит сей добрый дом
И, пропустив отряд вперед,
Последним едет из ворот.
И громкий, медный трубный глас
Уже шотландский брег потряс,
Грохочет пушка со стены,
И снежно-белый дым
Достиг шотландской стороны,
И ветерком гоним,
Рассеялся в теснинах гор,
И снова синим стал простор.
ВСТУПЛЕНИЕ К ПЕСНИ ВТОРОЙ
Достопочтенному Джону Марриоту.
Ашестил. Эггрикский лес.
И пуст и гол суровый дол,
Где лес, когда-то пышный, цвел: Его под корень кто-то свел…
А прежде тут паслись олени,
В полдневный зной искали тени…
Лишь терн, который триста лет
Под облысевшею горой
Стоит, нацелив копий строй
На дол, на темный бересклет —Он мог бы рассказать один
О прежней пышности долин.
Упорный терн, он не забыл,
Как ветер горный шевелил
Листву раскидистых дубов
По склонам небольших холмов
И как, прильнув к скале кривой, Рябина рыжей головой
Качала по ветру над ним.
А сосны по горам крутым
Сменялись порослью берез,
И вдоль ручьев ольшаник рос…
Терн не забыл, как поутру
Дрожит осина на ветру…
«В моей тени, — сказал бы он, —Олень вкушал полдневный сон,
А волки выли на луну,
Прервав ночную тишину.
Не зря лощинка и поныне
Зовется Волчьей… Тут в долине
Вепрь, пробираясь вдоль реки, Об этот ствол точил клыки,
А там, в весенних рощах, там
Резвились лани по холмам
И живы в памяти моей
Охоты прежних королей:’
Толпа вассалов и гостей
Летит, разряженная ярко
От башни старого Нью-Арка…
Ржут кони и рога трубят
И зелен лесников наряд,
И молча соколы сидят
У ловчих на перчатке,
А где-то ниже вдоль реки
Рассыпаны в кустах стрелки
В причудливом порядке.
Крадется егерь меж кустов,
Ведет на своре стройных псов, И ждет, когда лягавых лай