И только три святых отца,
Что клятвой связаны суровой
Вовек не проронить ни слова,
Всю тайну знают до конца.
15
Его чудес не перечесть:
Шотландского монарха честь
И храбрость лотиан
Пред ним развеялись, как дым, (Хотя под знаменем своим
Король привел гальвегиан
Германцев и датчан).
Да, Катберт и Альфреда спас!
Ведь меч Альфреда в добрый час
Прогнал датчан… Святой хранил
Наш север, и не допустил,
Чтобы Вильгельм, напав на нас, Нортумбрию опустошил.
16
А правду ль говорят о том,
Что, мол, на Острове Святом
Ночами Катберт на скале
Шлифует камушки во мгле?
Так в Витби рыбаки
Рассказывали, что порой
Видали призрак над скалой
И наковальни звон глухой
Слыхали у реки
Пред бурею в полночный час…
Но простодушный сей рассказ
Как суеверия пустые
Отвергли сестры их святые.
А в этот самый час, пока
Они сидят у камелька,
В часовне тайной под землей
Суд собирался роковой.
Когда Колвулф84 ушел от мира, Сложив корону и секиру,
Для покаяния в скале
Пещеру он прорыл.
Темней нет тюрем на земле,
Мрачнее нет могил.
И этот каменный подвал
Стал склепом покаянья.
Он быстро зренье притуплял,
И слух, и осязанье.
Прелат Сексхелм велел, чтоб он
Стал местом тайных похорон
Для грешников, исчадий зла,
Которых церковь прокляла.
Здесь — пыточный подвал теперь.
И если иногда сквозь дверь
И толщу камня жуткий стон
Был на поверхность донесен —
Тот, кто случайно услыхал,
На храм крестился и вздыхал
О грешниках, что в час ночной
Рыдают над своей судьбой.
18
И, хоть в обители святой
О тайном склепе под землей
Преданья смутною волной
Ходили меж людей,
Никто не знал, где вход в него, Кроме аббата самого
Или поверенных его,
А жертв и палачей
Вводили, завязав глаза,
Туда, где за слезой слеза
Точила камни темных плит,
Стирая цифры давних дат,
И плесневеющий гранит
Пятой веков был в землю вмят.
И своды, грубою дугой
Нависшие над головой,
Тонули в темноте немой.
Висящий на цепи стальной
Светильник дымный с этой тьмой
Едва боролся, и ползла
Она из каждого угла.
В ней смутный свет едва дрожит, Ужасный осветив синклит.
19
Тут главы трех монастырей
Сошлись, вершить свой тайный суд.
Скамья из камня для судей,
Железный стол. На нем статут
Бенедиктинцев. В тусклом свете, Вглядевшись, мы б могли заметить
Из Витби аббатиссу-мать.
И чтобы слез не показать,
Она свою вуаль
Пониже опустить спешит:
Ведь так никто не разглядит,
Что грешников ей жаль.
В плаще широком рядом с ней
Из Тайнмутских монастырей
Наместница сидит.
Строга, молитвенно бледна —
Но все равно хранит она
Высокомерный вид.
А третий — старец древних лет, Чей взор навек утратил свет.
Вовек он жалости не знал.
Лик — только твердость выражал, В нем состраданья нет!
Аббатом Катберта он был,
Святым на острове прослыл
Седой анахорет.
Перед столом стояли двое,
Одною связаны судьбою.
Из этих грешных душ одна
Интересует нас… Она?
Да, плащ и пажеский камзол
Не выдавали слабый пол…
Большой берет на лбу высоком, Колет, расшитый серебром,
И Мармиона черный сокол
Парит на поле голубом.
Вот приоресса знак дает
Монаху-палачу, и тот
Снял с грешницы берет —
И вдруг, рассыпавшись, упал
Волос роскошных светлый вал,
Полузакрыв колет.
И был любой из судей прав,
В ней Констанс Беверли узнав.
Сестра из Фонтевро, она
В реестры мертвых включена
Давным-давно: прощенья нет
Сестре, нарушившей обет!
21
Стояла у стены она —
Прекрасных локонов волна
Клубилась за кольцом кольцо,
Но бледное ее лицо
Хранило строгость и покой,
Светилось твердостью такой,
Что, если б не движенье глаз, Не вздох, — казалась бы сейчас
Она не женщиной живой, —
Скорей, фигурой восковой!
Так пред судом была она
Тиха, прекрасна и бледна.
Другой был (грязная душа!)
Подвластен страху одному.
Такому совесть ни к чему.
Такой готов за полгроша
Убить, кого велят ему.
В нем над скотиною вовек
Не подымался человек.
Такие — клад для сатаны,
Им угрызенья не страшны,
Не призрак им внушает страх —Страх смерти, вот что в их сердцах
Царит! Там чувствам места нет!
Был в рясу негодяй одет,
Он плакал, он стенал и выл,
Он, корчась на полу, молил
Судей и ползал пред столом,
Как пес под егерским кнутом.
А дева, стоя у стола,
Без слез судьбу свою ждала.
23
Как он вопит! И как бледна
В молчанье мертвенном она!
На темной плоскости стены
Две ниши узкие видны,
И в каждой — скудная еда:
Пучки кореньев, хлеб, вода…
Кому пришлось туда войти,
Тому обратно нет пути!
У каждой ниши встал монах,
Как страж недвижный на часах, В бенедиктинском клобуке,
С чадящим факелом в руке.
И, отражаясь от стены,
Бьют в ниши тусклые лучи,
В багровой полутьме видны
Лопатки, известь, кирпичи…
Обычно этих палачей
Искала церковь меж людей,
Которых в келью привела
Дорога зависти и зла,
Кто ненавидел род людской,
Или хотел епитимьёй
Смыть преступленья след,
И дело черное свершал,
Как церкви преданный вассал,
И отпущенье получал
За грех минувших лет,
Когда во славу всех святых,
Убив остатки чувств своих,
Он шел, куда вели его,
Не зная, как и для чего.
25
И вот встает слепой аббат,
Чтобы сказать о том,
Что судьи грешников велят
Замуровать живьем.
Но та, кого должны казнить,
Пытается заговорить.
Собрав остатки сил, она
Старается, как мел, бледна,
Дрожь искаженных губ сдержать
И слово внятное сказать.
И дважды с этих уст немых
Сорвался голос и затих.
И дважды в тишине глухой
Был слабо слышен за стеной
Набег валов морских
(Хотя бурлящая волна
И в бурю не всегда слышна
Сквозь толщу стен глухих).
26
Но наконец зажегся взгляд,
И губы больше не дрожат,
И вспыхнул на щеках
Больной рассвет, совсем как тот, Что озаряет Чевиот,
Пылая на холмах.
И голос из последних сил
Молчанья стену проломил,
Звуча, как в пустоте,
И страшно было наблюдать
Такой решимости печать
На хрупкой красоте!
27
«Я милосердия не жду
И обращаюсь я к суду
Совсем не потому —
Мне и молитвы не нужны,
И отпущенья не важны.
Мой грех искупит хлад стены,
А мессы — ни к чему…
Меня молил мой лживый друг
Забыть про келью и клобук.
И вот три года каждый день
Я паж его, рабыня, тень,
Забыв о гордости своей,
Седлала для него коней!
Я для него пренебрегла
Всем, чем могла и не могла,
Я даже душу предала —
И вот награда! Лицемер
Решил, что Клара Глостер Клер
Прекрасней, и тогда на ней
Он (ради замков и полей)
Жениться вздумал и забыл,
Что прежде Констанс так любил!
Но стар, как мир, рассказ такой.
Распоряжайся я судьбой —
Я никогда бы не прочла
Страницу горькую о той,
Что предана, как я, была
За мусор золотой.
Король любимца ободрял,
На Клару тщетно предъявлял