— Ну а что тут такого? — невозмутимо произнес директор. — Нина Васильевна одно время у нас в школе историю преподавала. Очень приятная старушка. Надо будет как-нибудь съездить в музей, навестить ее… Работы только много. А тебя, Никита, как я понял, Интересует история советского периода? На каком курсе учишься?
— На втором, — ответил Ветров.
— Странно, — покачал головой Владимир Алексеевич, — в мое время на втором курсе проходили историю СССР XIX века… И курсовые вроде бы по этой же теме писали. A ты, стало быть, вперед забежал? Или теперь такие новые веяния?
— Я еще с прошлого года этой темой занимаюсь, — ответил Никита, — изучаю вашу здешнюю историю.
— А почему именно нашу? Почему, допустим, не лево-эсеровский мятеж 1918 года в Москве?
— Потому что про него уже много чего написано. А про ваш здешний — ничего.
Немного в губернских газетах, чуть больше в брошюре 1929 года издания, да еще коротенькие упоминания в монографиях по истории гражданской войны.
— Запретная тема считалась… — вздохнул Владимир Алексеевич. — Точнее сказать, непопулярная. Вообще-то, раньше у нас помнили об этом эпизоде. Даже был стенд в краеведческом музее, в зале, где рассказывалось о революции и гражданской войне. И о Ермолаеве там было кое-что. По-моему, был его портрет, личные вещи. «Маузер», шашка, часы, портсигар, кажется. Ну а после 1991 года, сами понимаете, директор музея решил обновить экспозицию, все убрали в запасник. Ну а тут гайдаровская реформа. Цены подскочили до небес, а бюджет у музея начал прирастать только нулями к зарплате. Так все и осталось до сих пор.
Или почти так же. Так что получается, что коллективизация и индустриализация у нас в области начались сразу после аграрной реформы Столыпина и промышленного подъема 1910-1913 годов. Хе-хе!
— Хорошо еще, что не сразу после восстания Степана Разина… — произнес Никита. — Между прочим, именно в связи с ним Нина Васильевна вас упоминала.
— А-а, насчет клада Федьки Бузуна?
— Конечно. Вообще-то я о кладах Степана Разина много слышал, но, по-моему, это такая же химера русской истории, как библиотека Ивана Грозного или клад Наполеона, брошенный в Семлевское озеро.
— Как тебе сказать, в какой-то мере — да. Но история, как ты, наверно, уже понял, обучаясь в университете, в чистом виде довольно скучная наука. Поскольку она изучает, в принципе, самую обычную жизнь, только протекавшую несколько столетий или десятилетий назад. А эта самая обычная жизнь: производственная работа, торговля, Добывание хлеба насущного, воспитание детей — то есть повседневная рутина — ничего сенсационного не содержит. Во всяком случае, для широкой публики. Интерес у нее вызывают лишь всякие тайны, загадки, легенды и мифы, иногда отдающие мистикой…
— …Или мистификацией, — добавил Никита. — Разумеется. Кстати, уже давно замечено, что чем сложнее и труднее складывается обыденная жизнь людей, тем больше в них интереса ко всякому загадочному, невероятному, потустороннему.
Почему так мало людей ходило в церковь, допустим, при Брежневе? Особенно в первые годы его правления? Вовсе не потому, что это «запрещалось» или «не поощрялось». Может, и были какие-нибудь отдельные случаи, когда начинали цепляться к тому, что комсомольцы в церкви обвенчались или ребенка окрестили, но они погоды не делали. Хочешь в Бога верить — верь, хочешь в комсомол — не верь, позиция достаточно четкая. Или душу спасай, или делай карьеру. Но все-таки в церковь не шли потому, что нужды в потустороннем большинство людей не испытывало. Жилось-то, в общем, неплохо. Именно тогда нас приучили к хорошему среднему уровню, причем за малым исключением — почти для всех. И в принципе, все знали, что зарплату всегда заплатят, что постепенно наберешь и на телевизор, и на холодильник, и на стиральную машину, и на «Жигули», если очень постараешься. Поэтому к Богу обращались только тогда, когда случалось что-то экстраординарное: смерть близких, стихийное бедствие… Да и то, если государство не могло помочь в какой-то чрезвычайной ситуации. А сейчас наша жизнь — одна большая чрезвычайная ситуация. Причем, в общем и целом, для всех.
— И для «новых русских»? — спросил Никита.
— А как же! Для них, пожалуй, в первую очередь. Да, ему, «новому», конечно, насчет пищи и одежды беспокоиться не надо, но разве он не переживает по поводу каждой сделки, в которой его могут надуть или, как теперь принято говорить, «кинуть»? А разве он не боится, что конкуренты подошлют к нему киллеров? Или мафия возьмет детей в заложники? Боится, еще как боится! А сама мафия?! Если брать ее как целое — да, она бессмертна. Но каждый отдельный босс или пахан смертей. Не говоря уже о всякой «пехоте», которую ежегодно валят десятками и сотнями. Свои же или конкуренты — неважно. Плюс милиция, которая все-таки работает и регулярно кого-то сажает в тюрьмы а также применяет оружие на поражение. Кроме того, на их душах — куча преступлений. И слыша о Боге, они волей-неволей думают о возможном воздаянии за грехи. А поскольку Бог, как известно, милостив, то надеются заслужить прощение, жертвуют на церкви, молятся, кресты на золотых цепях носят…