Но пойдем дальше. Я покажу тебе еще много диковинного: глотателей ножей, танцоров, обвивающихся четырехметровой змеей, как шалью, людей со странным голубоватым, но, ручаюсь тебе, естественным оттенком кожи, музыкантов, фокусников, рассказчиков сказок из „Тысячи и одной ночи“ и одержимых… А чтобы ты не думал, что все они — мошенники, я дам тебе дома две дюжины булавок, ты воткнешь их в меня, как в подушку, по самые головки, а потом сам же вытащишь. Мне это не принесет никакого вреда. Потому что и я в этой стране сделался немножко марабутом. Европейская медицина не все знает о человеческом организме. Раны и ссадины я лечу не йодом, как наши санитары, а стародавним методом — солнцем, как берберские воины. И воду в пустыне не ищу, как прежде, по карте. Для этого существуют более верные способы.
Ты скептически улыбаешься… На твою улыбку я пока что отвечу еще одной пословицей этой страны: „Иди всегда на голос собаки, а не шакала, первый выведет тебя к людям, второй заведет в пустыню“.
Площадь Джемаа аль-фна постепенно пустеет.
Полные впечатлений пришельцы из пустыни и с гор направляются на постоялые дворы, где им обеспечен ночлег. Те. кто победнее, уплатив один кирш, устраиваются на террасах арабских кофеен и ресторанов. Многие ложатся прямо на голую землю, где придется — на площади, в переулке. Звезды сторожат их, ничего злого с ними не приключится.
Приближается девятый час, пойдем и мы к стене, вздымающейся по одну сторону площади стене, которую некогда „украшали“ головы казненных. Вот идет стража паши. Паша — это как бы воевода, правящий в городе именем султана. Стражники с длинными кремневыми ружьями выстраиваются в шеренгу у стены. Они заряжают ружья и подсыпают порох на полки.
Залп (если это можно назвать залпом, так как мкухла стреляют не одновременно, но зато громко) оповещает город и пришельцев, что пробили девять часов вечера. Пора запирать ворота. Чужеземцу, которого встретят в городе после этого часа, отсекут голову; Прямо здесь, на этой площади.
Но не пугайся, друг мой. Слышишь: из кафе доносится оживленный говор. Толпа, хотя и поредевшая, долго еще будет заполнять площади и улочки. Казни, запертые ворота — все это было раньше. Каждый город представлял собой крепость, а в крепости, как известно, военные законы. В середине XX в. — это только традиция, как наш сигнал с Мариацкой башни [6], полезный для тех, у кого нет часов.
Часы — смешное изобретение… Может быть, они и нужны там, под хмурым северным небом. Но здесь, где тучи бывают реже, чем тень печали на лице султанской избранницы…
Взгляни на небо! Великолепный, безмолвный круговорот светил миллионы веков безошибочно отмеряет время. Днем о времени правоверных оповещает длина собственной тени и жара, которая вначале возрастает, а потом спадает.
Когда ты топчешь ногами свою тень, знай, что сейчас полдень. А когда она выползает у тебя из-под ног, удлиняется и растет, благодари Аллаха за то, что прожил еще один день.
Часы — забавная и никчемная машинка. Торопятся они, неустанно напевая свое „тик-так, тик-так“, как и эти пришельцы, которые всегда за чем-то и куда-то спешат, как будто не знают, что в конце любого пути — тишина и покой собственной могилы. Так зачем торопиться? Ничто его не отдалит и не приблизит.
В огромной и великолепной мечети Сиди Ахмет Шауи есть множество часов. Все они исполняют „тик-так, тик-так“, но показывают разное время. Мусульманам надоедают такие игрушки и их монотонное тикание. Они приносят их сюда в дар мечети. Но разве кому придет в голову определять по ним время, да притом здесь, в прибежище Вечного? В пустыне этот инструмент абсолютно непригоден. Нет таких герметически закрывающихся часов, которые не остановились бы, если несколько дней подряд свирепствует сирокко или самум. А ведь именно тогда они могли бы пригодиться, так как солнце закрыто желто-бурым чаршафом пыли, поднятой в безмерной, безграничной пустыне.
Уже поздно. Пойдем и мы домой. Нужно заснуть, пока еще относительно прохладно.
Мы бредем узкими извилистыми улочками. Стараемся не сбиться с пути и не попасть в тупик. Улочки часто перегорожены мечетью или стоящим поперек домом. Тогда — стоп, придется идти порядочный кусок пути обратно, другого выхода нет.
Дома низкие, одно- или двухэтажные. Тебя удивляет, что в них нет окон. Как и мусульманские женщины, дома закрыты чадрой. Даже самое незначительное событие жизни дома или семьи не должно стать достоянием улицы. Окна есть (маленькие — потому что жарко!), но выходят они во внутренний дворик, зачастую очень красивый и зеленый; в богатых домах, в тени пальм, тамарисков, сикомор или агав журчит вода фонтана. Снаружи — только внушительные тщательно окованные ворота. Долго и настойчиво нужно стучаться в них, прежде чем тебе откроют.