Марселя привлек этот необычный герой светской хроники, который к тому же был способен помочь ему познакомиться с еще несколькими аристократическими домами. Для того чтобы покорить графа, Пруст засыпал его письмами с чрезвычайно преувеличенными комплиментами. В одном из посланий, например, он пишет: «В наше время, лишенное мысли и воли, а значит, по сути, и души, Вы единственный выделяетесь удвоенной мощью Вашей мысли и Вашей энергии». Пруст доходит до того, что называет Монтескью «Ваша Милость и Ваше Величество». Несмотря на преувеличения почти комические, тактика Пруста оказалась очень эффективной. Пруст прекрасно все рассчитал, сделав ставку на самовлюбленность Монтескью, известную всему парижскому свету. Так, ни для кого не было секретом, что граф уже две сотни раз позировал перед фотографом, настолько он восхищался своей собственной внешностью. Потому просьба Пруста прислать ему фотографию не только не шокировала графа, но и воспринималась им как комплимент. Он с удовольствием послал Прусту свое изображение с подписью, в которой назвал себя «властителем всего преходящего».
Для того чтобы угодить Монтескью, Пруст согласился на роль ученика при «преподавателе прекрасного», который делился с начинающим писателем своими познаниями о Гюставе Моро, Уистлере, Эль Греко и Ватто. В знак особого расположения Марсель получил сначала роскошное издание «Летучих мышей», которое ему пришлось не только прочесть, но и прокомментировать в ответном письме. Он с легкостью справился с трудной задачей, поскольку умение делать комплименты ему никогда не изменяло. В благодарность капризный граф впустил Пруста в святая святых: за шесть месяцев до публикации ему послали второй сборник стихотворений Монтескью под названием «Вождь пленительных ароматов». Отвечая поэту, Пруст снова не жалел льстивых слов, говоря, что отдельные фразы вызывают в его памяти то музыку Вагнера, то живопись да Винчи.
Переписка между Прустом и Монтескью, занимающая целый том, продолжалась по большей части с 1893 по 1896 год. Кстати, ее публикация сильно повредила посмертной репутации Пруста в глазах многих его читателей: из писем аристократу складывался образ писателя, готового на все ради получения доступа в высший свет. В этой реакции читателей нет ничего удивительного: снобизм Пруста неоднократно становился причиной охлаждения к нему его друзей. Вспомним, например, насмешки его товарищей по лицею Кондорсе. Однако это стремление попасть в парижский свет далеко не так однозначно, как это может показаться на первый взгляд.
Во-первых, стоит все-таки отметить, что полная льстивого обожания со стороны Пруста корреспонденция не отражает, конечно, настоящих его чувств. Писатель, изощрявшийся в изобретении все более и более утонченных комплиментов в письмах, в реальной жизни часто посмеивался над графом. Наделенный талантом имитации Пруст изображал на светских раутах голос и приступы гнева Монтескью, вызывая дружный смех присутствующих. Доходило до того, что недоброжелатели Пруста сообщали об этих клоунадах его покровителю, в результате чего Прусту даже пришлось признаться в своих проступках и просить прощения за них в одном из писем графу. Более того, Пруст не побоялся вступить в конфликт и прямо высказать самоуверенному Монтескью свое мнение по поводу дела Дрейфуса: в одном из писем аристократу он объяснил, что не стал обсуждать с ним проблему опального офицера потому, что происхождение его матери не позволяет ему вступать в разговоры антисемитского толка.
Во-вторых, знакомство с Монтескью стало источником множества художественных открытий в романе «В поисках утраченного времени», в котором описание парижской аристократии не скрывает ни ее блеска, ни ее нищеты. Монтескью не только сам был интереснейшим объектом для наблюдения, но и кроме того, давал возможность приблизиться и изучить других загадочных и экстравагантных обитателей заповедного Сен-Жерменского предместья.
ГРАФИНЯ ДЕ ГРЕФФЮЛЬ
Уже долгое время Пруст мечтал о знакомстве с графиней де Греффюль (1860–1952), кузиной Робера де Монтескью. После первой же случайной встречи с графиней у принцессы Ваграм Пруст спешит поделиться своими эмоциями с графом. Он дает такое восхищенное ее описание: «У нее была прическа полинезийского изящества, сиреневые орхидеи опускались до самого затылка […]. Вся тайна ее красоты заключается в блеске, в загадке ее глаз. Я никогда не видел такой красивой женщины».
Красота графини действительно была связана с какой-то загадкой. Было в ней что-то необъяснимое, что заставляло и заставляет снова и снова вглядываться в ее фотографии. Конечно, какая-то часть ее обаяния может быть объяснена ее природной красотой: черты ее лица очень привлекательны. Свой вклад в ее очарование сделало и происхождение: она была дочерью князя Шиме, то есть родилась в одном из самых знатных семейств Европы. Аристократическое воспитание придавало ее жестам величественность, а осанке царственность. Характер также отчасти объясняет ее привлекательность: в блеске живых глаз графини можно было прочитать и остроумие, и умение поддержать интеллектуальную беседу. Она интересовалась не только литературой, живописью, музыкой, фотографией, но и наукой, среди ее знакомых, был, например, Эдуард Бранли, чьи исследования стали основанием для изобретения радио. Более того, она являлась сторонницей Дрейфуса и даже выступала в его защиту при встрече с германским кайзером Вильгельмом II. У нее был прекрасный вкус, к тому же она заказывала свои наряды у лучших портных — Уорта и Фортуни. В умении одеваться в столице моды Париже с ней могли поспорить только ее собственные сестры: графиня Караман-Шиме и мадам Тинан. Загадка тем не менее остается неразрешенной: в парижском свете было множество дам не менее красивых, богатых, именитых и остроумных, чем графиня. И тем не менее именно ее появление на любом светском рауте становилось настоящим событием, именно ее, всегда приходившую последней и уходившую первой, с таким нетерпением ждали даже в самом избранном кругу.