Пока суд да дело, отец-настоятель времени не терял. Каждый монах, собиравшийся в деревню, должен был поспрашивать там, чей же всё-таки мальчик и что может сделать для него сельская управа. Решено было отдать малыша туда, где ему будет как можно лучше — тем, кто признает его роднёй или же властям той деревни, в которой возьмутся заботиться о нём, как подобает. Так прошло утро, и настоятель уже решил, что мальчик останется в доме, по крайней мере, на этот первый день. Но, чтобы проверить своих монахов, сделал вид, что поручает одному из них отнести ребёнка в село; тогда к нему смиренно приблизились несколько братьев сразу и стали умолять не делать так, а оставить его хотя бы до следующего утра, потому что дело-де шло к вечеру, и малыш мог простудиться в дороге. Настоятель очень порадовался такому сопротивлению и согласился оставить малютку до следующего дня.
В час вечерней молитвы вернулись братья, ушедшие утром, и пересказали настоятелю, как прошёл их день; словно сговорившись, они с сомнением качали головами, описывая свои переговоры с управами окрестных сёл. Всюду отвечали, что село у них бедное, неизвестно, кто мог оставить малыша, и надо бы, конечно, пообещать материальную помощь семье, которая решится взять его, вот только вряд ли такая семья найдётся… Сомневаться в сказанном не приходилось: местность и правда была небогатой, а незадолго до того пострадала от долгой засухи, разорившей большинство семей. Получалось, что отцу-настоятелю досталась нелёгкая задача поговорить с мэром, которому он доверял больше других, и с семьями знакомых благотворителей. Он даже сказал братьям, что собирается написать в какой-нибудь из монастырей их ордена, расположенных по большим городам. Так что, добрые братья увидели, что пока мальчик остаётся у них, и тихо радовались весь вечер. Марселино поручили заботам брата привратника, и в установленный час все, за исключением этого брата, отправились отдыхать, предварительно произведя несколько опытов с козьим молоком, слегка разбавленным водой, которое вполне пришлось малышу по вкусу.
Так наступил следующий день, а за ним много других, потому что, несмотря на благие намерения отца-настоятеля, неизвестно почему всегда что-то случалось — и Марселино оставляли в монастыре ещё на чуть-чуть. Порой кто-то из братьев приносил известие, что почти уже решили, какая семья возьмёт младенца; или же какой-нибудь житель одного из окрестных сёл, узнав от братьев о существовании мальчика, заходил в монастырь и, раз такое дело, старался помочь им продуктами.
Потом заболел и умер брат привратник, на прощание упрашивая братьев оставить мальчика себе, воспитать его в любви Божьей и сделать из него хорошего францисканца. Наконец, как сперва проходили дни, стали проходить недели и даже месяцы. Марселино становился всё умнее, веселее и красивее, и так и оставался в монастыре, уплетая козье молоко и вкусные кашки, изобретённые братом поваром.
Прошёл год, и отец-настоятель, воспользовавшись случаем, добился разрешения настоятеля орденской провинции[13], чтобы Марселино, так сказать, официально смог принадлежать к общине. Уже никто не мог забрать его оттуда, кроме, конечно, родителей, если бы они вдруг объявились. Итак, мальчик рос, всему монастырю на радость, потому что был он очень хорошим, хотя то, что он делал, хорошим было не всегда. Его набеги на фрукты в саду или шалости в часовне и на кухне основательно прибавляли забот бедным братьям. Тем не менее все его любили как сына и брата одновременно, и малыш тоже по-своему обожал их всех.
Глава вторая
К тому времени, как Марселино почти исполнилось пять лет, он был крепким и смышлёным мальчиком и прекрасно разбирался во всём, что движется, и даже в том, что тихонечко себе лежит. Он знал, как живут и ведут себя все полевые звери, не говоря уже о братьях, с каждым из которых у него были особые отношения, а некоторым он даже дал другие имена. Так, отец-настоятель был для него просто «отцом», больного старика он звал «брат Негодный», нового привратника — «брат Ворота», а брат Бернард, который предложил настоятелю окрестить мальчика, с тех самых пор, как Марселино об этом узнал, сделался «братом Крёстным». Брат повар стал «братом Кашкой», в память о первых протёртых супчиках, которые давали малышу. Братья не могли сердиться на Марселино, и не только потому, что любили его, как мы уже сказали. Просто их очень веселили выдумки мальчика, от которых весь монастырь порой так и покатывался со смеху. Особенно больной монах любил, чтоб его называли «брат Негодный», и в святости своей приговаривал, что не просто здоровье у него совершенно негодное, но что он и сам по себе ни к чему не пригоден, и что с болезнью своей он теперь и вовсе получился вроде Иуды в компании Христа и апостолов[14], — потому что монахов двенадцать, а от него собратьям одни заботы и беспокойство. Надо сказать, что на самом-то деле брат Негодный был почти святой, все его почитали, и иногда даже сам отец-настоятель в трудных случаях шёл к нему за советом.
14
… в компании Христа и апостолов — апостолов у Христа было как раз двенадцать, и один из них, Иуда, Его предал. Об этом можно прочитать в Евангелии от Луки, глава 6, стихи 12–16.