- Во имя Аллаха, милостивого, милосердного. Хвала Господу Миров, сотворившему нас и разделившему на племена и народы, чтобы мы познали друг друга, а не чтобы презирали друг друга. Если враг склоняется к Миру, склонись к Миру и ты и доверься Богу, ибо Господь - тот, кто слышит и знает всё. Среди слуг Бога самые милосердные те, кто ходит по земле в смирении, и обращаясь к ним, мы говорим: «Мир»!
- Ибо смирение есть высший добродетель! - диссонансом басит Монах.
- Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед - пророк его! - взвивается под самый купол голос муллы.
- Аминь! - хором провозглашают оба.
- Слуги врага рода человеческого низвергнуты, как низвергнут был в адские бездны падший ангел, что предал своего Господа и творца! - продолжает Монах. - То было великое испытание, и мы с честью выдержали его. Но рано, рано, братья и сестры, нам пожинать плоды и почивать в покое. Всеблагой Господь дал нам второй шанс, дабы могли мы деяниями своими доказать ему, что достойны войти в царство Божие!
Ник наклоняется к Заварзину:
- То есть сперва Аслан с подельниками были вроде как хорошие, а вот теперь они - слуги Сатаны, я правильно понимаю?
Николай сердито дергает уголком рта и ничего не отвечает. Бабай, стоящий с другой стороны от Ника, слышит его слова и вполголоса произносит:
- И имей в виду - это фактически уже официальная версия.
Монах снова поднимает вверх крест:
- Как сказано в Откровении Святого Иоанна Богослова: после сего взглянул я, и вот, великое множество людей, которого никто не мог перечесть, из всех племен и колен, и народов и языков, стояло пред престолом и пред Агнцем в белых одеждах и с пальмовыми ветвями в руках своих. И восклицали громким голосом, говоря: спасение Богу нашему, сидящему на престоле, и Агнцу!
- Он что, наизусть его помнит, что ли? - удивленно шепчет Ник.
Анна Петровна поворачивается к нему, прикрыв сухой ладонью пламя лучины. В мокрых от слез умиления глазах женщины отражаются огоньки.
- Благодать какая! - восторженно говорит она. - Что бы мы без батюшки делали? Бог не оставил нас! Все хорошо будет…
А Монах уже начинает новую молитву, которую громогласно объявляет покаянной:
- Смута тяжкая над землей нашей. И мы, недостойные чада Божьи, обращаемся к нему: Господи Боже, Вседержитель, призри на нас, грешных и недостойных чад Твоих, согрешивших пред Тобою, прогневавших благость Твою, навлекших гнев Твой праведный на ны, падших во глубину греховную.
Заварзин после этих слов скрипит зубами, резким движением гасит лучину и начинает пробираться к выходу. Ник провожает его удивленным взглядом.
- Ты зриши, Господи, немощь нашу и скорбь душевную, веси растление умов и сердец наших, оскудение веры, отступление от заповедей Твоих, - ревет Монах. - Умножение нестроений семейных, разъединения и раздоры церковныя, Ты зриши печали и скорби наша, от болезней, гладов, потопления, западения и междоусобныя брани происходящыя. Но, Премилостивый и Человеколюбивый Господи, вразуми, настави и помилуй нас, недостойных.
- Я, может быть, и недостойный, но эта… по-моему, эта молитва сейчас не в тему, - вздыхает Юсупов за спиной Ника. - Пойду-ка я тоже, пожалуй. Дел полным-полно…
А Монах все читает и читает. Общинники внимают старинному напеву молитвы:
- Исправи жизнь нашу греховную, утоли раздоры и нестроения, собери расточенныя, соедини разсеянныя, подаждь мир стране нашей и благоденствие, избави ю от тяжких бед и несчастий.
Ник думает, что в сущности-то в молитве все правильно, а принять ее людям типа Заварзина или Вилена мешает то, что в церковных книгах зовется гордыней. Впрочем, его тоже царапнуло, с какой ловкостью Монах объявил аковцев слугами ада, выполнявшими волю врага рода человеческого. Ник вспоминает, что раньше он именовал людей Аслана «наши заступники» и «славные ратники Христовы».
Монах выпевает финальные слова молитвы:
- Всесвятый Владыко, просвети разум наш светом учения Евангельскаго, возгрей сердца наша теплотою благодати Твоея и направи я к деланию заповедей Твоих, да прославится в нас всесвятое и преславное имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и во веки веков.
- Амии-и-и-инь… - многоголосо звучит отовсюду.
- Второй шанс! - вдруг выкрикивает Монах так громко, что где-то в толпе от испуга начинает плакать ребенок. - Помните о втором шансе, братья и сестры! Идите и делами своими докажите, что достойны вы называться чадами господними и рабами его смиренными!
Хал
Совет в бывшем кабинете директора Цирка собрался. Тут у Бабая теперь приемная, все как положено, даже секретарша есть, пожилая, правда, такая тетка, некрасивая. Если бы я мэром был, я бы Энку вон в секретарши взял. Только она не пошла бы, конечно. Нафига ей это - сидеть, бумажки перебирать или там чай из малиновых листьев заваривать?
Внизу, под кабинетом - госпиталь. И в нескольких комнатах на этом, втором этаже, тоже раненые лежат. Я больницы с детства не люблю - запахи всякие лекарственные, врачи в белых халатах, туда не ходи, сюда не смотри, таблетки, уколы и прочая фигня.
Но это тогдашние больницы, а здесь, в госпитале, все вообще страшно. Вонь такая… Раненые стонут, кричат, один уже умер. Еще ночью был живой и здоровый, а сейчас вот вперед ногами его вынесли. Цапко сказал - обезболивающих у него нет, коагулянтов каких-то и кетгута, а без этого полостные ранения он лечить не сможет и даже аппендицит не удалит. Мне сразу плохо стало от таких слов. У меня-то аппендицит целый, ну, в смысле - здесь он, в животе, с ним проблем-то никогда не было. И я как представил, что вдруг - р-раз! - и заболел он, и операцию надо делать… Чё вот будет? Всё, тапки в угол. Как в старину.
В общем, Цапко долго говорил. Его первого слушали, потому что ему надо было к раненым идти. А еще перед этим Бабай гонцов отправил в другие общины, чтобы все те, кто медицинское образование имеет, к нам в Цирк шли - помогать раненых спасать. Только никто не пришел, блин.
Когда фельдшер закончил говорить, начался такой серьезный и вдумчивый базар - как жить дальше. Не, про раненых и медицину тоже все серьезно было, конечно, но там конкретная тема, а тут - вообще про всё.
Бабай сказал, что нам менты нужны, суд и все такое прочее - законы там всякие, тыры-пыры… А еще он сказал, что пленные будут после суда дороги расчищать и дрова заготавливать на зиму. И утеплять выбранные для зимовки дома. Это, сказал Бабай, первоочередная задача. При этом все остальное идет по старому - и рыбаки на Волгу ходят, как раньше, и рвы какие-то, чтобы одичавших коров в них загонять и по новой приручать, тоже надо продолжать копать, потому что коровы - это молоко и мясо.
Начали думать, кто судьями будет. Решили, что трех человек достаточно. Этими тремя стали Колян Заварзин, Анна Петровна и Фарид-ага. Он на Совет пришел, а Монах - нет. Его право, я считаю. Не нравится мне он, блин. Мутной какой-то. Я при нем даже дышать не могу нормально.
Потом Колян сказал, что суд должен работать быстро - проверили, есть ли за человеком преступления, свидетелей там опросили - и аля-улю: или на свободу, если мобилизованный и никого не убил, или на каторгу, или в расход. Фарид-ага заспорил, говорит - нельзя в расход, аллах против. Решили этот вопрос на потом отложить и перешли к полиции - кто будет командовать, кого в нее набирать. Бабай вдруг говорит - предлагаю начальником вот Проскурина. Это Ника, ага! Я чуть не заржал: Ник - главный мент! А Бабай дальше базарит: заместителем к Проскурину предлагаю Халилова. Тут уже мне не до смеху стало, блин. И тут такой Колян - нельзя, типа, Халилова, он невыдержанный и влиянию поддается.
Я, блин, сижу ни живой, ни мертвый. Вот такая подляна мне выпала ни с хера лысого. Обидно стало, даже в носу защипало. Я ж Коляна уважаю, он реально доказал, что мужик конкретный. Если бы там Очки, да даже Ник или Бабай такое сказали - и пофиг, а тут