- В РКБ хранилища. Там были запасы сухих вакцин на случай массовых заражений. И противочумная была…
Ник спрыгивает на землю, забыв про автомат.
- Вилен, а ведь это шанс! - говорит он.
- А, ты тоже эта… понял? - улыбается инженер.
- Что понял-то? Что? - таращится на них Цапко.
- Время, братан! - скалит зубы в довольной усмешке Хал и хлопает его по плечу. - Время не властно над истинными ценностями, блин.
К полудню небо над городом заволакивает тучами. Иссиня-черные снизу и грязно серые наверху, тучи похожи на туши гигантских обитателей моря - кашалотов, странным образом вознесшихся ввысь. Они плывут в сомкнутом строю, голова к голове, опускаясь все ниже и ниже. Нику кажется, что вскоре город будет раздавлен этой массой. Чувствуя себя ничтожным, крохотным, он с внутренней дрожью отводит глаза от неба. Нервы, это просто нервы. Нужно собраться, сосредоточиться на главном. Тучи, ветры, дожди, снега - природа все равно возьмет свое. У людей другие задачи, другие дела и заботы.
Сейчас главное - РКБ. Республиканская клиническая больница. Комплекс многоэтажных зданий, окруженный перелесками, полями, жилыми кварталами. И золотистыми стенами, за которыми привычный мир сходит с ума. Они побывали только за первой стеной, внутри первого слоя, но и этого хватило, чтобы навсегда отбить охоту соваться туда. Теперь нужно идти дальше, глубже - за вторую, третью, пятую, десятую - сколько бы их там не было! - стену.
Ник предпочитает не думать о том, что ждет их там, в глубине этой странной территории. Лучше туши облачных кашалотов, лучше мысли о том, что будет, когда они добудут вакцину, лучше мучительная надежда на спасение, чем безнадежные мучения - мы не дойдем, золотистый туман сожрет нас, поглотит, перемелет кости и даже памяти не останется о горстке безумцев, дерзнувших сунуться в место, куда по своей воле не пойдет ни один здравомыслящий человек.
Тягач с натугой ревет на подъеме. До знакомого пустыря возле улицы Фермы-2 осталось совсем чуть-чуть. Где-то за деревьями, слева - сгоревшие корпуса и казармы Танкового училища. Ник на мгновение чувствует стыд - зря сожгли, теперь там можно было бы сделать базу, чтобы вернуться после всего.
И тут же холодный и злой внутренний голос говорит: никогда не жалей о том, что уже сделано. Не жалей, потому что все равно невозможно ничего исправить.
А еще Ник понимает: нельзя сейчас думать про «после всего». Главное - сделать дело, добыть вакцину. Если за золотистыми стенами время не властно над вещами, у них есть шанс. Не «Второй шанс» Монаха, а просто один-единственный шанс спасти людей. Это сейчас главное. Основное. Единственное.
Удар по спине едва не сбрасывает задумавшегося Ника с брони. Тягач резко останавливается, качнувшись вперед. Сжав автомат, Ник рывков перекидывается на нос машины и сталкивается с Халом.
- Филатов! - орет Хал и машет рукой вперед.
Там, на опушке небольшого леска, скорее даже рощицы, окружающей кварталы бурых многоэтажек, выстроенных к Универсиаде тринадцатого года, действительно стоит человек в плаще, с вилами в руках и рюкзаком за плечами. У него красное, мокрое лицо. Он машет рукой, привлекая к себе внимание. Рыкнув, двигатель тягача умолкает. Камил спрыгивает с брони и бежит по густой траве к Филатову.
- У нас мало времени! - издали предупреждает Ник. - Что случилось? Откуда вы вообще здесь взялись?
- Я… - Филатов тяжело дышит, со свистом втягивая ртом воздух. Обычная выдержка изменяет ему, он взволнован. - Я очень торопился… Фу-ух… Извините… Мне надо вам сказать…
Ник подходит ближе. Камил усаживается поодаль, не сводя внимательных глаз с Филатова. Эн, Бабай, Хал - все уже здесь. Юсупов и Цапко стоят возле тягача.
- Ну, Филатов! - подбадривает человека в плаще Бабай. - Не томите, нам и вправду некогда.
- Вы ведь… Вы идете в червоточину, да? - не то спрашивает, не то утверждает Филатов. - Так вот…
- Погодите, - качает головой Бабай. - Что еще за червоточина?
- Область с измененными…. Искаженными… - Филатов никак не может восстановить дыхание и от этого злится. - Не перебивайте меня! - вдруг кричит он, втыкает вилы в землю и садится, привалившись спиной к ближайшему морщинистому стволу. - Это очень важно… Очень… На второй день после… после пробуждения я был здесь… Фу-ух… Дайте воды, моя вся вышла.
Хал кидает Филатову бутылку. Запрокинув голову, тот пьет - струйки стекают по щетинистому подбородку, по морщинистой шее.
Напившись, Филатов закручивает синюю крышечку, не глядя ставит бутылку в траву, проводит ладонью по лицу, виновато улыбается.
- Ох, такие марш-броски уже не для меня. Так вот - на второй день я осматривал территорию вокруг Академии тенниса. И встретил человека… Он был одет в такой серебристый костюм… Знаете, видели, наверное, в кино - их носят в лабораториях, где необходимо поддерживать режим стерильности. Человек был стар, очень стар - даже белки глаз у него пожелтели, причем мне показалось, что старение его организма произошло очень быстро. Он еле стоял на ногах и почти ничего не слышал, оглох. Мне кажется, он был немцем, по крайней мере, говорил он по-немецки. Я почти не знаю этого языка, а он не понимал по-русски. Поэтому общались мы на таком пиджинг-инглиш… Фу-ух, я еще попью, извините.
Все терпеливо ждут, когда Филатов утолит жажду. Камил зевает, ложится рядом с Эн и кладет голову на передние лапы. Ник мимолетно завидует псу - у собак все просто: выбрал хозяина и все, думать не надо, дальше твоя жизнь всецело зависит от него.
- Человек в серебристом костюме сказал, что его зовут Вольфганг, как Моцарта, - продолжает свой рассказ Филатов. - Еще он сказал, что пришел из червоточины…
- Откуда? - не понимает Хал.
- Червоточина… Это там, куда вы собрались. - Филатов указывает в сторону РКБ. - Золотой туман, слои, мерцающие стены. Вольфганг назвал этот объект червоточиной. Он объяснил мне, что их много, они покрывают всю планету. Это зоны искаженной физической реальности. Там, за стенами, внутри слоев, что-то случилось с привычными для нас законами физики. В его рассказе было очень много терминов, я, к сожалению, почти ничего не понял. Но это очень опасно, понимаете? Там… - снова следует жест рукой в сторону РКБ, - можно погибнуть за долю секунды. Вольфганг особо отмечал седьмой слой, окружающий центр червоточины. Он сказал: «Седьмой слой убил меня». А потом он умер.
На опушке рощи воцаряется тишина. Слышно только, как крепчающий ветер рвет листву с деревьев на той стороне пустыря да потрескивает в тягаче остывающий двигатель.
- Это всё? - спрашивает Ник.
- Не совсем… - Филатов твердо смотрит ему в глаза. - Вольфганг сказал еще, что если кто-то решит пройти через четвертый слой червоточины - и дальше, - необходим разряжающий контур. Что-то вроде вот этого… - Следует кивок в сторону воткнутых в землю вил. - Чтобы сбрасывать напряжение темпорального поля.
- Какого поля? - переспрашивает Юсупов.
- Темпорального. Так он сказал. Это как-то связано со временем. Грубо говоря, анод в одном слое, катод - в другом. Их надо замкнуть. Иначе всё, смерть…
- И с тех пор вы ходите с вилами? - усмехается Ник.
- Я нашел их вечером того же дня, когда возвращался в центр города. Помните, мы встретились возле Дома Кекина?
Ник кивает.
- Помним. Но на кой черт вы таскаете с собой вилы везде и всюду, если не ходите в эту…
- Вольфганг сказал, что червоточина может начать расти, что она нестабильна, - не дав ему договорить, торопливо произносит Филатов. - Правда, пока этого не произошло, и возможно, уже не произойдет.
- Он что-то не договаривает, - холодно говорит Эн таким тоном, как будто Филатов сейчас где-то далеко и не слышит ее.
- Я тоже так думаю, - соглашается с ней Юсупов. - Какая-то эта… своя игра.
Бабай, тяжело сопя, делает несколько шагов, выдергивает из земли вилы, взвешивает в руке.
- Контур, едрит-трахеит… - бормочет он. - Обычные ржавые вилы. Слышишь, друг любезный, а чего ж ты раньше-то молчал?