В этот момент Шерман почуял дым, привстал на стременах и, глядя поверх толпы, увидел, что в боковой улочке, состоящей из коммерческих складов, горят сложенные штабелями кипы хлопка. Один из его генералов не мешкая отдал приказ, и тушить огонь послали роту солдат. Войдя в неожиданный и трогательный контакт с местной пожарной командой, вскоре они уже работали с ее бойцами бок о бок.
Позже, облюбовав себе дом в нескольких кварталах от Капитолия и развернув там штаб, Шерман надиктовал приказы о разрушении арсенала и других военных, железнодорожных и промышленных объектов, а также общественных зданий, если таковые находятся в ведении не муниципальных, а, так сказать, центрально-конфедеративных органов власти. После чего приготовился милостиво принимать неизбежных просителей. Однако первый же вошедший в его дверь визитер, монахиня в струящейся черной сутане, заставил его занять нетипичную для него оборонительную позицию. Это была мать Анна Мария, аббатиса монастырской школы для девочек, и она требовала от него охранную грамоту. Вам нет нужды беспокоиться, — отвечал он. — С вами все будет хорошо. Если это правда, — настаивала аббатиса, — то какая вам разница, напишите это черным по белому. Армия Соединенных Штатов не воюет с монастырями, — заупрямился Шерман и сделал движение, как бы готовясь выпроводить монахиню за дверь. Та, однако, не шевельнулась. В гневе Шерман черкнул ей искомую записку и сунул в руки. Когда она ушла, он вновь, как это часто с ним бывало в городах, почувствовал тревогу. Но сейчас тревога не была безотчетной. Его тревожила и раздражала вполне определенная вещь. Какая? Да вот же: вой какой-то! В комнате раздавалось некое подвывание, и, лишь все детально исследовав, он обнаружил, что это воет ветер в щелях старых, плохо пригнанных оконных рам. А звук — прямо будто плакальщицы рыдают. Он стал смотреть, как этот ветер играет складками прозрачных штор, качает их, скручивает и раскручивает, так что кажется, будто они пляшут танец дервишей.
Стивен Уолш тоже успел наглядеться на горящие кипы хлопка, сложенные на вывоз штабелями, загромоздившими целый квартал. Его роту, проходившую по примыкающей улице, бросили на смену подразделению, которое, помогая пожарной команде, под руководством местного брандмайора прокладывало рукава и обеспечивало работу насосов.
Через полчаса огонь взяли под контроль, и скоро от него не осталось и следа, если не считать черных куч, в которые превратились испорченные тюки, да отдельных завитков дыма, уносимых ветром. Огонь умирает как живое существо, — подумалось Стивену. — Борется яростно, гибнет драматично. Я проиграл, мне конец, ты видишь, я умираю, — как будто шепчет дым.
Рота вновь построилась и под рукоплескания местного народа строевым шагом двинулась прочь.
Но тление в глубине хлопковых залежей продолжалось, огонь лишь затаился, ожидая, когда настанет ночь и задует ветер. Огонь, словно обладая собственным разумом, тянул время, а когда настал подходящий момент, вырвался наружу, извергся в ночное небо и давай бросать летучие огненные клочья на ветер, а тот и рад услужить.
Кто первым поднес зажженную спичку к этим кипам? Уолш полагал, что, скорее всего, отступающие инсургенты. Им хлопок не достался, так пусть же не достанется и Шерману. Так что опять, как всегда, в основе всего хлопок: на хлопке Юг поднялся, а теперь из-за чьей-то глупости хлопок его сожжет.
Потому что Колумбия превратилась в ад: пылали целые улицы, дом за домом с грохотом рушился, исчезая в пламени с шипением и треском, подобным ружейной пальбе. Казалось, небо тоже охвачено пламенем.
Уолш, поставленный охранять вход в монастырскую школу, заметил приближение огня. На деревья в саду давно падали пылающие клочья хлопка. Это место перестало быть безопасным. Он распахнул двери. Поторопитесь! — крикнул он. Девочки находились в помещении школьной церкви, стояли на коленях, перебирая четки. Вставайте, вставайте, — тормошил их Уолш, — надо отсюда убираться. Аббатису звали мать Анна Мария. Она бросила на него недовольный взгляд, но, помешкав (излишне долго, как ему показалось), все же хлопнула в ладоши, приказывая ученицам построиться в вестибюле, и у ног каждой оказался собранный ранец с вещами. Стало быть, аббатиса знала и подготовилась.
Пошли, пошли отсюда! — кричал Уолш.
Аббатиса голос не повышала, но каким-то образом, несмотря на адский рев горящего города, ее было слышно: Бежать не надо, спокойно идем парами за этим добрым военным. Не плачем. Смотрим только себе под ноги. И Господь защитит нас.