Страж оставался нем. Он был такой толстый, что шагу не мог ступить не задохнувшись.
Сержант Баумгартнер, — опять завел свое Арли, — вот, пророчествую: придет день, когда вы отопрете эти двери и отпустите нас.
Баумгартнер вздохнул. Конечно, — пробормотал он, — сражаться я староват, и моя служба — сидеть здесь с такими, как вы. Если это не тянет на медаль, то я уж тогда и не знаю, что тянет!
С рассвета на ногах? Да ну, какое там, гораздо раньше — прыгали, как обычно, разгоняли кровь, изображая бег и ходьбу на месте, пытались согреться. Уилл подсмотрел, как это делает Арли, и перенял у него методу. Но это утро принесло кое-что новое, нечто помимо пробирающего до костей холода и парных, видимых выдохов. За окнами слышалась суета, возбужденные голоса и стук тележных колес. Уилл подошел к окну, встал на цыпочки, выглянул из-за решетки. Вид с холма открывался обширный.
Что там? — забеспокоился Арли.
Фургон за фургоном, прямо парад какой-то, — ответил Уилл. — А лошадей-то нахлестывают!
О господи, неужто уже?
Несмотря на весь этот шум, Уилл услышал небесный звук — а может, и не звук: то ли дуновение какое-то донеслось, то ли воздух сгустился, словно само небо кто-то придавил к земле, и от этого произошло не то шуршанье, не то запах даже — вроде того, что иногда чувствуется после удара молнии. Ощущалась тяжесть приближающейся бури, хотя солнце как ни в чем не бывало поднялось, небо налилось холодной синевой, и никакой бури в скором будущем на первый взгляд вроде не намечалось.
Зато в здании тюрьмы происходило странное шевеление. Со своего верхнего этажа они слышали окрики и команды на всех нижних. Да тут еще и заключенные принялись громыхать мисками о прутья решеток. Загомонили, засвистели.
Лицо Арли расплылось в широкой ухмылке: Ты вот что, юноша Уилл, собирай-ка пожитки. Этот гостеприимный дом мы покидаем.
Сержант Баумгартнер, встревоженный шумом, вскочил и стал с мушкетом на изготовку лицом к тяжелой дубовой двери.
Да бросьте вы, мистер Баумгартнер, — хихикнув, воззвал к нему Арли. — И осторожнее, а то смотрите, сэр, еще подраните сами себя!
Словно согласившись, старик снял палец с курка и снова сел, тяжело отдуваясь.
По каменному полу забухали шаги, раздался гром ключей, решеток. На мгновение Уилл даже испугался: их камеры в отдельном закутке, в стороне от других, а ну как до них просто не дойдут, не найдут, позабудут! Но вот замолотили в дверь. Баумгартнер, с перепугу одурев, еле нашел нужный ключ.
В первый раз за время их дружбы Арли и Уилла не разделяли решетки; они пожали друг другу руки. Железными маршами тюремной лестницы зашагали следом за другими заключенными вниз, вышли в залитый холодным солнцем двор, оказавшись в толпе из полутора сотен других таких же — в ботинках без шнурков и одеялах, наброшенных на плечи.
Стоят, дрожат. Н-да, пейзаж не больно радостный, — проговорил Арли, озираясь и видя вокруг одни обветренные бородатые рожи, ссутуленные плечи в одеялах, охрану, серые стены и убитую, затвердевшую землю под ногами. — Но ведь и это сотворил Господь, Уилл, мальчик ты мой! Это все тоже ведь его чудесное творение, а как же!
В сопровождении лейтенанта и четырех нижних чинов с винтовками во двор вошел какой-то старший офицер в ладном сером мундире. Явно большая шишка — шляпа с плюмажем, кушак какой-то бордовый, шибко сложная вязь толстого шнура на рукаве… Ему помогли взобраться на ящик. Разглядев петлицы с тремя звездами в дубах, заключенные загомонили. Он подождал, пока они утихнут, потом сложил ладони рупором, поднес ко рту: Я генерал-майор Натаниэль Уэйн, — сообщил он. — Губернатор Браун уполномочил меня объявить все ваши приговоры отмененными, все сроки отбытыми — все, я сказал! — при условии, что вы записываетесь в ополчение, даете клятву защищать нашу великую Джорджию и будете воевать под моей командой.
За его спиной охранники поставили стол и стул.
У вас три минуты. Даю вам три минуты на то, чтобы, подняв правую руку, присягнуть и расписаться, получив тем самым все права и привилегии службы. Если нет — пойдете назад в камеры и будете сидеть там, пока ад до дна не промерзнет.
Все задвигались, зашевелились. Некоторые были за; другие, кому до конца срока оставалось мало, — против. Арли покачал головой. Проблема не слабее тех, о которых до хрипоты спорят в законодательном собрании штата. Какой-то уголовник крикнул: Да лучше я здесь сгнию, чем дам отстрелить себе яйца!
Все заговорили разом. Эти парни не дураки, — сказал Арли. — Атланта сгорела, война уже и сюда подходит. Если войско так обезлюдело, что оружие раздают уголовникам, тогда знаете, сколько шансов хоть кому-нибудь из нас выжить?