Баррик все еще старался поднять сестру. Он тоже плакал.
«Все плачут, — думала принцесса. — Весь мир рыдает».
Смутно, словно это происходило не с ней, Бриони слышала крики в коридоре:
— Принц умер! Принца убили!
Капитан стражников Вансен сделал попытку оторвать принцессу от тела Кендрика. Бриони обернулась и ударила его, потом вцепилась в тяжелый мундир и попыталась свалить капитана на пол. Она потеряла голову от гнева.
— Как это могло случиться?! — кричала Бриони. Ее мысли стали такими же скользкими и кровавыми, как и ладони. — Где были вы? Где были стражники? Вы предатели и убийцы!
Какое-то время Вансен удерживал ее на расстоянии вытянутой руки, но потом лицо его исказила скорбь, и он отпустил Бриони. Тогда она вскочила на ноги и сильно ударила его в плечо и по лицу. Феррас Вансен не защищался, он лишь склонил голову. Наконец Баррику удалось оттащить сестру от капитана.
— Посмотри! — Он что-то показывал ей. — Посмотри туда, Бриони!
Слезы застилали глаза, и она не сразу сообразила, что видит позади кровати принца-регента: две бесформенные темные тени. Наконец она разглядела изображение волка Эддонов на одежде одной из фигур и растекающуюся темную лужу крови под обоими телами. Бриони поняла: охранники Кендрика тоже мертвы.
7. Сестры храма Улья
ДНИ
Каждый луч света между восходом и закатом
Стоит того, чтобы за него умереть.
В ее памяти навсегда остались пряный аромат жасминовых свечей и сонный гул храма Улья, дыхание возбужденных и испуганных девушек — все звуки и запахи, окружавшие ее в тот миг, когда мир полностью изменился. Разве могло быть иначе? Одной встречи с живым богом, автарком Сулеписом Бишахом ам-Ксисом III, избранником Нушаша, повелителем Поднебесья и Соколиного трона, господином всего сущего — хвала его имени! — хватило бы, чтобы потрясти простого смертного до глубины души. Но то, что произошло с Киннитан, было совершенно невероятным и навечно останется таковым.
Даже через год, когда ей пришлось распрощаться с беззаботной роскошной жизнью в обители Уединения и бежать по темным улицам Великого Ксиса, чтоб спастись от неминуемой смерти, она все еще помнила каждую минуту того дня.
Как и многие другие, он начался с того, что подруга Дани разбудила Киннитан затемно.
— Ну, вставай же, Кин-я, вставай! — Дани была взволнована и едва сдерживалась, заставляя себя говорить шепотом, как требовал обычай. — Уже сегодня! Он приезжает! В Улей!
В тот день Киннитан поднялась на недосягаемую высоту — к почестям, о которых не смела и мечтать. Но если бы она знала, к чему все приведет, то постаралась бы избежать этого любой ценой; так отчаянная жажда свободы заставляет шакала, угодившего в капкан, отгрызть себе лапу.
Они спешили по коридору — две шеренги девушек с мокрыми после ритуального омовения волосами. Платья прилипали к телам, ненадолго давая приятную прохладу; день обещал быть жарким. Пышные кудри Киннитан рассыпались по плечам, одна странная рыжая прядь почти терялась среди черных влажных волос. Старухи с улицы Кошачьего Глаза, где она выросла, называли эту прядку «ведьминым локоном» и при виде ее совершали обряд защиты от зла. Однако никаких колдовских способностей, да и вообще ничего особенного в Киннитан не проявилось. Некоторые дети дразнили ее «полосатой кошкой», но когда девочка подросла, люди перестали обращать на это внимание — как привыкают к бородавке возле носа или к косоглазию.
— Зачем он едет сюда? — спросила Киннитан, еще не до конца проснувшаяся.
— Узнать, что думают пчелы, — ответила Дани. — Разве не ясно?
— Думают о чем?
Жрицы и сама повелительница Улья нередко рассказывали о правителях, приезжавших сюда когда-то, чтобы набраться мудрости у священных пчел — крошечных оракулов всемогущего бога огня Нушаша. Правда, это было невероятно давно. Жрицы Великого Улья называли имена владык из далекого прошлого — Ксарпедон и Лептис. Однако на сей раз испросить совета у пчел Нушаша собирался настоящий живой правитель, воплощение бога на земле. В это трудно поверить. Отец Киннитан всю жизнь служил священником в храме Нушаша, но ему ни разу не довелось принимать автарка. А Киннитан посвятили в послушницы чуть больше года назад, и вдруг такая удача. Она подумала, что это несправедливо.
Автарка, живого бога, звали Сулепис. Он занял Соколиный трон не очень давно и был довольно молод. Киннитан помнила смерть его отца — старого правителя Парнада. Вслед за Парнадом умерли, но уже насильственной смертью, и его сыновья — претенденты на престол, соперники ныне царствующего автарка. Все это произошло, когда Киннитан только начинала служить пчелам. Лихорадка, охватившая тогда страну, заметно отражалась на жизни Улья. Позже, когда волнения улеглись, Киннитан с удивлением обнаружила, что обычная жизнь в храме совсем иная. Возможно, неожиданное желание посетить эту задымленную пасеку в одном из уединенных уголков обширного древнего храма Нушаша объясняется молодостью автарка.
Первые месяцы правления Сулепис занимался наказанием удаленных провинций, слишком поздно, на свою беду, сообразивших, что молодой автарк — отнюдь не безвольный правитель. Тогда у него не хватало времени на церемониальные посещения и празднования, позволяющие народу лучше узнать своего повелителя.
— Как ты думаешь, он хорош собой? — спросила Дани приглушенным шепотом. Она была потрясена и испугана собственной дерзостью.
Не зная, что ответить, Киннитан лишь пожала плечами. Она никогда не думала об автарке как о мужчине — это же нелепо, как если бы червь стал размышлять о цвете горы. Киннитан не рассердилась на подругу. Она прекрасно понимала, как та испугана — а кто бы на ее месте не боялся? Ведь они ждали встречи с живым богом, таким же далеким от них, как звезды. Он вправе взять жизнь любой из них с той же легкостью, с какой Киннитан убивает муху.
Прислужницы миновали узкий переход и попали в застекленную галерею, ведущую из жилых помещений к храмовым постройкам. На протяжении этих двенадцати или пятнадцати шагов — в зависимости от того, насколько быстро шла первая девушка, — Киннитан могла видеть расположенный внизу Великий Ксис, где она когда-то жила среди людей, которые разговаривали в полный голос, а не шепотом. (Правда, и там она не имела абсолютной свободы.) В Улье шепотом говорили всегда, и иногда это раздражало не меньше, чем крики.
— Как ты считаешь, он будет с нами говорить? Какой у него голос, как ты думаешь?
— Дани, успокойся!
Лишь несколько мгновений Киннитан могла издали любоваться городом. Она скучала по улицам Ксиса, и каждый раз, проходя по галерее, впитывала в себя каждую частицу увиденного. Широко раскрытыми глазами она смотрела на голубое небо, подернутое дымом миллионов очагов, на перламутрово-белые крыши, тянувшиеся далеко к горизонту, словно усыпанный камнями бескрайний берег. То тут, то там среди однообразных каменных построек вздымались устремленные вверх башни — дома состоятельных людей. Яркие полосы и золотые украшения делали эти здания похожими на рукава великолепного платья — будто сжатые в кулак человеческие руки поднимались к небесам. У богатых не было претензий к небесам, и им следовало бы изобразить не сжатые кулаки, а широко раскрытые ладони — на случай, если боги захотят послать еще больше счастья тем, кто в нем уже купается.
Киннитан не раз представляла себе, как сложилась бы ее жизнь, родись она в семье правителей, а не купцов средней руки; будь ее отец землевладельцем, а не простым жрецом в одном из крупнейших храмов Нушаша. Конечно, все могло сложиться и хуже, если бы он поклонялся другим богам, стремительно терявшим свое влияние и уступавшим место могущественному богу огня.
— Мы так рады, что сделали это для тебя! — говорили ей родители.
Она прошла посвящение в послушницы храма Улья, хотя молила богов (вот настоящее богохульство, надо признать), чтобы этого не случилось.