«Встала нелегкая задача — обеспечить наиболее удобное размещение войск фронта. Но не успели мы как следует развернуть эту работу, как меня вызвали в Москву.
С аэродрома я поехал к начальнику Генерального штаба. Алексей Иннокентьевич Антонов сказал:
— Товарищ Сталин решил обсудить с участием командующих войсками фронтов и начальников центральных управлений Наркомата обороны ряд проблем, связанных с переводом армии на мирное положение. Совещание начнется завтра в одиннадцать часов утра в Кремле. Руководить им будет сам Верховный, участие в работе примут члены Политбюро.
Прибыв к назначенному времени в приемную Сталина, я увидел там всех командующих фронтами и группу генералов Наркомата обороны.
Алексей Иннокентьевич, взглянув на часы, пригласил всех собравшихся войти в зал, где должно было состояться совещание. И.В. Сталии приветствовал вошедших жестом правой руки, дружески улыбаясь, а когда все сели, сказал нам об основной цели совещания и порядке его проведения.
— Прежде чем приступить к обсуждению вопросов, которые нам надлежит рассмотреть, заслушаем доклад начальника Генерального штаба, который доложит нам о теперешнем составе и численности нашей армии, а также предложения Генерального штаба о порядке демобилизации из армии военнослужащих старших возрастов и порядке ее перехода на мирное положение.
С исключительным интересом выслушали мы обстоятельный доклад А.И. Антонова, в котором он изложил предложения Генерального штаба и о численности армии на мирное время, и о создании ряда новых приграничных и внутренних военных округов, и о преобразовании некоторого количества наших фронтов в группы советских войск на территориях освобожденных от фашизма стран Европы.
После краткого обсуждения и одобрения этих предложений мы приступили к более детальному рассмотрению численного состава, организационной структуры, вооружения и технического оснащения основных боевых соединений каждого рода войск.
Из числа участников совещания было создано несколько комиссий, в задачу которых входила подготовка предложений по каждому роду войск.
Помнится, комиссии, которую возглавил маршал Ф.И. Толбухин, была поручена разработка боевого состава и организационной структуры стрелковой дивизии и стрелкового корпуса, а комиссии маршала С.М. Буденного — кавалерийской дивизии и кавалерийского корпуса. Мне и маршалу инженерных войск М.П. Воробьеву было предложено подготовить мнение по организационной структуре и техническому оснащению частей и соединений инженерных войск. Аналогичные комиссии были созданы и по всем остальным родам войск.
В течение нескольких дней мы с маршалом инженерных войск Воробьевым напряженно работали и уже завершили подготовку доклада и необходимых схем в обоснование разработанных нами рекомендаций, когда позвонил Антонов и сообщил, что в связи с внезапной болезнью Буденного докладывать по кавалерии Сталин поручает мне.
Пришлось спешно изучать все материалы, разработанные комиссией Буденного.
В двадцатых числах мая Сталин собрал все комиссии и заслушал доклады. Первым получил слово маршал Толбухин. В целом его предложения были одобрены. Лишь по средствам тяги артиллерии стрелковых дивизий возникли разногласия. Комиссия рекомендовала иметь как полковую, так и дивизионную артиллерию на конной тяге, мотивируя свое предложение надежностью лошади в любой обстановке. Она вытягивала, мол, орудие даже там, где автомашина намертво вставала, к тому же в этом случае не требуется горючего. Словом, тяжелые орудия на мехтяге, а легкие и средние — на конной.
Сталин вдруг спросил:
— Какой вы, товарищи, представляете себе будущую стрелковую дивизию?
— В каком смысле, товарищ Сталин? — уточнил Толбухин.
— В смысле ее мобильности, конечно.
После продолжительной заминки, насколько мне помнится, маршал Конев решительно ответил:
— Думаю, что она должна быть прежде всего максимально моторизованной…
— Верно понимаете, — удовлетворенно кивнул Сталин и, обращаясь ко всем участникам совещания, добавил: — В ходе военных действий на Западе вы все убедились в преимуществе мехтяги. Будущее — за ней. И поэтому перевод артиллерийского парка стрелковой дивизии на мехтягу — это первоочередная задача.
Замечание Верховного главнокомандующего примирило всех участников дискуссии по этому вопросу.
Когда настала моя очередь, я кратко изложил доводы в пользу сохранения небольшого ядра конницы. Наша комиссия предлагала оставить пока один-два кавалерийских корпуса в составе двух кавалерийских дивизий и одной танковой бригады в каждом.
Как и следовало ожидать, это предложение было встречено в штыки большей частью военачальников. Существо их высказываний сводилось к следующему: конница отжила свое, в век всеобщей моторизации она — явный анахронизм. Не случайно, говорили противники кавалерии, она в ходе Великой Отечественной войны, на завершающем ее этапе, как правило, использовалась только в составе конно-механизированных групп.
Неожиданную поддержку я получил лишь от Сталина.
— В принципе вы, товарищи, правы, — заметил он, обращаясь к сторонникам расформирования кавалерийских соединений. — Однако вы не учитываете следующего факта: наша страна так велика и границы ее тянутся через столь разнообразные театры военных действий, что на некоторых из них нам просто трудно обойтись без конницы… — Помолчав, Сталин с едва заметной улыбкой спросил самого активного сторонника расформирования кавалерии: — Вы не согласны с этим, товарищ Жуков?
Жуков ответил не сразу. Несколько мгновений царила мертвая тишина, а Георгий Константинович стоял, нахмурив брови, в раздумье. Зная непреклонный характер маршала, я ожидал с его стороны возражений, по он вдруг с легкой усмешкой сказал:
— Согласен, полностью согласен, товарищ Верховный Главнокомандующий!
— Вот и хорошо, — удовлетворенно резюмировал Сталин, — раз вы согласны, значит, согласны, надеюсь, и остальные?
Одобрительный гул подтвердил его слова. Принятые на совещании предложения комиссии легли в основу дальнейших организационных мероприятий Генерального штаба по переводу Красной Армии на штаты мирного времени.
Все участники совещания были приглашены в Кремль на торжественный обед. Парадных мундиров у больший- ства не было, поэтому нам разрешили явиться на прием в повседневном обмундировании, но с орденами.
Около 20 часов 24 мая я, не спеша, поднимался по широкой мраморной лестнице, ведущей в знаменитый Георгиевский зал. Впереди, рядом и следом за мною шагали другие приглашенные: прославленные военачальники, ученые, выдающиеся деятели народного хозяйства, передовики производства. Даже среди гражданских лиц преобладали костюмы военного покроя. Каждому хотелось выглядеть по-военному подтянутым. Просторный Георгиевский зал был уже полон гостей.
Не успел я поздороваться со знакомыми, как вдруг на мгновение наступила тишина, взоры всех присутствующих обратились в сторону, где в окружении других руководителей партии и правительства появился Сталин. Разразилась буря оваций и восторженных возгласов. Сталин наклоном головы ответил на дружные приветствия и тоже начал аплодировать. Потом он жестом пригласил всех к столам.
Когда бокалы были наполнены, Молотов провозгласил тост за Советские Вооруженные силы, за здоровье красноармейцев, краснофлотцев, офицеров, генералов и адмиралов. Следующий тост — за Коммунистическую партию и ее Центральный Комитет.
Тостов было много: за каждого командующего фронтом. Чаще забилось мое сердце, когда была произнесена моя фамилия. В моем лице воздавалась честь воинам 1-го Прибалтийского фронта, особо отличившимся при освобождении Белоруссии и Прибалтики…»