В избу вошел Степан Горшков. Хотел доложить, как и подобает, по–уставному, но Блюхер махнул рукой:
— Садитесь и слушайте. Надо повторить русановский маневр. Я беседовал с мужичками — говорят, здешние болота вроде непроходимые. Понимаете — вроде. Осмотрел в бинокль. Вода не сплошная, есть крупные кочки. На них — березки и елки. Если кочка держит деревцо, она и человека выдержит. Это я с детства знаю. Ходил за голубикой и клюквой. Так вот, возьмите самое необходимое, чтобы легче было прыгать с кочки на кочку. Только гранаты не оставляйте. Атаковать будете в темноте. Не распыляйте батальон, держите в кулаке. Легче управлять. И еще не забудьте — пулеметчиков поставьте впереди, и пусть не жалеют патронов. Возьмите в первом батальоне наводчика Полосухина. Я его сегодня видел на деле. Геройский парень. Шумите во всю глотку, рвите гранатами. Пробивайтесь к нам, а мы пойдем вам навстречу.
Горшков встал, подтянутый, спокойный, сильный:
— Разрешите выполнять задание?
— Надеюсь на вас, Степан Дмитриевич, — и Блюхер рывком притянул к себе и потряс за плечи комбата. — Действуйте напористо. Вот–вот должна подойти Боткинская дивизия белых. И все погибнем.
Горшков сердито толкнул ногой дверь, выбежал на улицу.
Блюхер достал из кожанки сухарь. Съел, не потеряв ни единой крошки. Вытащил портсигар и сразу же опустил в карман. Табак кончился еще вчера. Вышел на улицу. Тишина. Ни говора, ни смеха. Отдыхают. Перевязывают раны. Едят вареную картошку. Без хлеба и соли. Думают о начальстве. И, наверное, надеются на чудо. А чудес не бывает. Мало, очень мало осталось в строю бойцов. Надо еще сузить фронт, собрать в одну команду все пулеметы и независимо от того, удастся ли маневр Горшкова или резервный батальон захлебнется в болоте, разорвать кольцо окружения, сосредоточив в полосе прорыва все огневые средства. Понятно, рискованно, но иного выхода нет.
Начдив обошел командиров и передал приказание. Передний край ожил. Подготовился к броску обоз. Раненые заняли свои места в повозках.
Все посматривали на небо. Ждали сигнала Горшкова. Время тянулось медленно. Блюхер нервно потирал ладони, опасаясь неожиданной ночной атаки врага. Успеет ли Горшков? Опередит ли он воткинцев, или горстка героев погибнет, раздавленная стократным превосходством противника?
И вот, распарывая густое черное небо, взметнулась алая ракета. За ней взлетела и рассыпалась угольками вторая. Блюхер приказал Ольшевскому:
— Поднимайте полк. Ведите!
Взрывы гранат и несмолкаемый рокот пулеметов докатились до усталых, голодных, люто ненавидящих врага бойцов, и, собрав последние силы, они кинулись в атаку. И этот двойной, беспощадный, неистовый удар расколол хваленые полки Тобольской дивизии.
Группа Блюхера прорвалась из окружения. Вывезли всех раненых. Вытащили обозы и орудия. Захватили несколько тысяч патронов, более 20 пулеметов и 200 пленных.
Шли на Тюмень, навстречу своей, 3–й бригаде. У села Долгоярского два дня отбивали непрерывные атаки. Генерал Франк направил бронепароходы с десантниками, поставив для них задачу высадиться и перехватить тракт Тобольск — Тюмень.
Блюхер предусмотрел опасность со стороны реки Тобол и приказал Архангельскому вести постоянное наблюдение и огнем всех орудий отражать неприятеля.
Точными выстрелами один из пароходов был подбит, остальные повернули назад.
10 октября рейдовая группа Блюхера соединилась с полками 3–й бригады.
Начдив приказал комбригу И. Вербицкому:
— Прочно держите фронт. Первая и вторая бригады должны отдохнуть и привести себя в порядок.
17 октября Блюхер вернулся в штаб и вступил в командование дивизией.
Галина Павловна кинулась на шею мужу и, всхлипывая, сказала:
— Жив! Боже мой, жив! Нельзя так, Васенька, нельзя.
— А чего плакать‑то, глупенькая? Радоваться надо. От смерти ушли.
— Я и плачу от радости. За эти ужасные дни и ночи всего надумалась. Почти месяц от тебя никакой весточки не было.
— Однако разлука пошла на пользу. В первый раз слышу «Васенька», а не «Василий Константинович».
— Да я по–всякому тебя звала. И сны все такие кошмарные…
— А ты привыкай, Галинка–малинка. Спокойной жизни у нас с тобой не будет. Это я тебе еще в Вятке сказал.
— И опять пойдешь по этим окаянным тылам?
— Если потребует обстановка — пойду.
— Тогда и я с тобой. Больше одна не останусь. Буду сестрой милосердия. Я перевязывать умею. Возьмешь?