Галя сообщала далее, что на второй год войны она поступила на завод сборщицей. Название завода было тщательно зачёркнуто цензурой, но Николай по дальнейшему описанию операций, которые делала Галя, догадался, что завод авиационный, эвакуирован с Украины и восстановлен на голом месте в степи.
Письмо было длинным, подробным, с воспоминаниями о том, с каким трудом возрождался завод, как они выпускали первые «летаки» (тут Галя употребила украинское название самолёта, а цензура не заметила; видно, пришло это слово к ней от тех рабочих и работниц, которые сумели эвакуироваться вместе с заводом). Коллектив их, сообщала Галя, в основном женский. Много девушек, проводивших ребят на фронт и теперь, как и она, ждущих от них весточек. Кто-то провожал открыто своих любимых, а кто-то, как и она, не успел произнести желанных слов о любви, и трудно сказать, кому из них было горше.
По ночам, когда бой стихал, Николай перед сном при свете коптилки перечитывал в который уже раз это очень дорогое письмо и всё собирался ответить. Но в те дни не было времени написать, хотя бы кратко. Бои шли непрерывно, и в одном из них поднявшегося вместе со своими товарищами по батарее в контратаку Николая тяжело ранило.
Когда в медсанбате пришёл в себя, то прежде всего спохватился, где же Галино письмо, и стал лихорадочно его искать. Но старую гимнастёрку, в кармане которой хранилось письмо, сдали уже на склад. Он спрашивал о ней у медсестры, у хирурга, пытался даже подняться с койки и пойти к начальнику госпиталя. Этот его «бунт» возымел действие. В канцелярии разыскали документы, изъятые при госпитализации, и письмо нашлось. Оно было залито кровью. Его кровью. Но содержание Николай знал уже наизусть. А вот адрес! Обратный Галин адрес уже невозможно разобрать. Юноша был вне себя от досады. Потерял покой и сон. Название города, к которому был приписан завод, помнил. Да оно более или менее проглядывалось. Но вот наименование улицы, номер дома и квартиры совершенно не видны.
Молоденькая медицинская сестра, сочувствуя новому подопечному, старалась успокоить его, заверяя, что всё ещё можно поправить, запросив, в конце концов, адресный стол Галиного города, и всё можно уточнить. Нужно только подождать, когда заживут раны и рука будет способна держать перо. Но Николай не хотел ждать.
— Нет, нет, — говорил он. — Нельзя откладывать. Всё время ругаю себя, что с фронта, из окопов, не написал ей сразу же. Всё ждал подходящего момента. Вот и дождался. Что она подумает, если я не отвечу на такое её письмо? Или если я и напишу, а письмо не дойдёт? Я не могу потерять её. Не могу, понимаете?
Наконец они договорились, что Николай будет диктовать текст письма, а медсестра — записывать.
Трудились долго. С перерывами. Николай часто просил зачеркнуть не понравившуюся ему фразу или переписать всё написанное заново. Он хотел ещё сообщить, что награждён орденом Славы, что стал лейтенантом, командиром огневого взвода. Но потом решил, что это будет нескромно, и велел зачеркнуть уже лёгшие на бумагу слова. Наконец всё, что нужно сказать, было сказано, правда, довольно сдержанно, из расчёта на то, что письмо может и не дойти до адресата или попасть в другие руки.
Наташа Круглова — так звали молоденькую медсестру, — сама взволнованная, запечатала конверт, написала нанём название города, где жила Галя, а дальше пометила: «Завод, где работает Галина Васильевна Нечкина».
— Дойдёт! — уверенно сказала она. — Не бессердечные же там, на Урале, люди живут, разыщут. Вручат прямо Гале.
Эта её уверенность тут же передалась Паршину. Он знал тот уральский, совсем крошечный городок, в котором до войны не было вовсе никаких заводов, кроме небольших кустарных мастерских, чинивших сельскохозяйственный инвентарь. И если теперь там появилось крупное оборонное предприятие, то нетрудно при желании разыскать нанём девушку по фамилии Нечкина, приехавшую из степного села.
Но сколько ни ждал Николай писем от Гали, пока лечился в госпитале, так и не дождался. По выздоровлении его направили в запасный полк, а оттуда через некоторое время вызвали в отдел кадров.
В бюро пропусков Паршину пришлось выстоять длинную очередь, пока сержант, тщательно перелистав документы и пристально вглядевшись в лицо, не выписал ему узенькую бумажку, служившую пропуском.
В тесном коридоре штаба трудно было найти свободное место. Люди стояли вплотную, образуя небольшие группки, объединяясь, главным образом, по родам войск и каким-то чутьём угадываемым интересам. Паршин примкнул к одной из групп, оживлённо обсуждавшей только что полученные назначения.