Отправив письмо, Наташа не успокоилась. Несколько раз пыталась позвонить в город, где жила Галя, связаться с секретарём райкома комсомола. Вскоре она всё же добилась своего, разговаривала с ним и не отстала, пока тот не пообещал разыскать Галю, сообщить ей адрес школьного товарища, как Наташа сочла удобным представить перед молодёжным вожаком Колю Паршина.
Конечно, в душе Наташа понимала, что разыскивает свою соперницу, но была твердо уверена в непреложности убеждения: всё, что дорого для Николая, дорого и для неё, лишь бы он был счастлив. Любовь её только просыпалась, она была простой и бескорыстной. Но Наташа следовала в жизни мудрой родительской заповеди: «Благородное дело любовью освещается, ум истиной просвещается, а сердце вниманьем согревается».
Загруженная работой и увлечённая розысками, Наташа не забыла и о том, чтобы подать заявление командованию госпиталя с просьбой отпустить её на фронт. Это заявление было встречено, как и следовало ожидать, с явным неодобрением. Наташу старались переубедить на всех уровнях — от секретаря комсомольской организации до начальника госпиталя. Она же стояла на своём. Причём каждый раз переходила, разговаривая в той или иной инстанции, в наступление.
— У вас есть семья? — тихо, спокойно, глядя собеседнику прямо в глаза, спросила она начальника госпиталя, когда он пытался убедить её переменить решение. — Жена? Дети? Есть?
— Да, конечно, — отвечал начальник, совершенно не понимая, к чему такие вопросы.
— Отец? Мать?
— Да, есть. Живут в деревне под Красноярском.
— Вот-вот, — говорила Наташа. — А у меня всё — и отец, и мать, и брат убиты немцами. Все! Должны вы это понять?
Наконец-то Наташа попала туда, куда просилась: на 1-й Украинский фронт. В штабе дивизии усатый капитан долго уговаривал её остаться при медсанбате. Он даже вышел из-за стола, подошёл к ней, осторожно положил на плечо руку и внимательно посмотрел в светлые, с голубинкой глаза, явно любуясь юной медсестрой. Наташа вдруг почувствовала, как вторая рука легла на талию и постепенно стала спускаться вниз. Она знала, что в таких случаях лучше всего резко отстраниться и поставить собеседника на место. Но тут же подумала, что от этого капитана зависит, куда её направят, и лишь легонько отстранила руки, проговорив:
— Нет, нет, только в роту, только туда, где идёт бой! Иначе я не успокоюсь.
И снова рассказала, на этот раз настырному капитану, который был ей совсем не симпатичен, про то, что на фронте погибли все её родные — отец, мать и старший брат.
Пристыженный кадровик посуровел, махнул рукой, вернулся за свой стол и выписал ей предписание — санинструктором в стрелковую роту.
4
Лейтенант Паршин напрасно радовался, что получил направление на любимый фронт. Попал он действительно к Коневу, но только совсем на другой — на 1-й, а не на 2-й Украинский, а значит, в другой полк и, естественно, в совершенно другую артиллерийскую батарею. На старом месте все были ему знакомы. Здесь же люди новые для него: надо было привыкать к их характерам, их особенностям, их требованиям.
Командир батареи старший лейтенант Селезнёв встретил его сдержанно. Он ждал возвращения в строй после ранения младшего лейтенанта Волчка, но тот сообщил из госпиталя, что его списали «по чистой» и он уезжает в Днепропетровск, откуда был призван, на свою родную шахту. Селезнёв настороженно смотрел на Паршина, выговаривая:
— Не знаю, не знаю, сумеете ли вы заменить Волчка. Виртуоз он был в своём деле — что на показных занятиях, что в бою. С первого снаряда, бывало, поражал цель. И редко танк уходил от него без отметины.
Селезнёв не случайно заговорил о боевом мастерстве предшественника Паршина: завтра в полку были назначены учебные стрельбы. Они проводились во всех соединениях по приказу командующего фронтом. Конев требовал от командиров всех степеней, чтобы временная передышка в боевых действиях максимально использовалась для освоения опыта минувших боев и достижения точности стрельбы из всех видов оружия.
Ещё раз критически оглядев лейтенанта, Селезнёв пригласил его к столу.
— Проголодались, наверное? — сказал он, пытаясь настроиться на дружелюбный лад. — Путь, по себе знаю, нелёгкий; Так что давайте как следует подкрепимся…
Паршин снял плащ-накидку, которой прикрывался от нещадно хлеставшего всю дорогу дождя, и Селезнёв увидел на правой стороне гимнастёрки орден Славы, Он сразу подобрел и спросил:
— За что же это вы получили?
— Да всё за танки, товарищ старший лейтенант, — сдержанно ответил Паршин, присаживаясь к уставленному снедью столу. — Начал с Курской дуги. Тогда ещё старшим сержантом был. Наводчиком на «сорокопятке». Жарко пришлось, но шесть танков осталось на боевом счету нашего расчёта. После ранения удалось вернуться в свою батарею.