Как правило, Роланд отметал всяку глупую конспирологию, но временами его всё ж цепляло. Вот и сейчас Дреен стоял перед ним, серьёзный, готовый исполнить любое поручение, а в глазах — непонятки полнейшие! Что там, в башке кудрявой, творится? Одному Вааглу известно! Гм… Мнительный ты стал, старина Рол. Пора бы на заслуженный отдых, да кем заменить-то? Иными словами: «Не верил я в стойкость юных, не бреющих бороды»160.
Отдав необходимые указания по поводу всевозможных званых и незваных гостей, трактирщик поторопился на чердак, плотно прикрыл за собою дверь, зажёг свечу, огляделся. Гамаюн встретил его приветливым ворчанием:
— Вр-р-р-р-рум! — склонив на бок голову, птица следила за хозяином блестящим умным глазом.
— Я тоже несказанно рад тебя видеть, старина! Что, Гамаюнушка, надоело в клетке торчать, словно какаду облезлый? Потерпи, милок, потерпи! Скоро вдосталь налетаешься, разомнёшь крылышки.
Мерцающий огонёк свечи высветил в углу небольшое, видавшее виды бюро, захламлённое свитками пергамента, огрызками перьев, прочей писательской ерундой. За этой самой конторкой тихими безлунными ночами под скрип пера, пение сверчков и вопли жесточайше терзаемых, насилуемых у позорного столба прелюбодеек рождались летописи славных городов свонских, обретали новую жизнь туземные предания, мифы, легенды, а в редкие свободные часы творился, пухнул будто на дрожжах очередной объёмистый научный труд по прикладной психостатике. Того и гляди, докторская взрастёт!
Здесь, в убогой обшарпанной мансарде, версталась львиная доля пересылаемых в Центр сведений о странноватом трансграничном мире, приводящем в восторг яйцеголовых аналитиков-конфедератов, здесь же являлись свету прелестные ироничные куплеты, распеваемые затем менестрелями по всему Королевству. За двадцать с лишним долгоиграющих лет Роланд мало-помалу принял эту удивительную, немного… хм… пугающую реальность, сроднился с ней, врос корнями. Она, в свою очередь, подобно капитолийской волчице, пустила приблудшее дитя, вскормила молоком земли своей, позволив попросту жить, любить, множиться. И теперь вот всё висит на волоске.
Нда-а-а-а… Стоило ли, считай, полжизни напрягаться, создавая посередь смертельно опасной эпохи брутального Средневековья хрупкую светлую иллюзию, островок чего-то домашнего, родного? Наверное, всё-таки да, стоило! Особливо когда ты чуточку не такой как все засланный казачок. Жизнь ведь, как мы её понимаем, она в подавляющем большинстве случаев вообще штука иллюзорная. Эдакая халтурно срежиссированная, дешёвая мелодрама с единственно ярким моментом прозрения в завсегда трагическом финале.
А что же кукловоды? Кто они, эти большей частью остающиеся за кадром продюсеры, режиссёры, сценаристы? Отвечу: всё те же циничные правители с многочисленными камарильями вплоть до последнего шута придворного и уж несомненно бессовестные заевшиеся попы! Куда ж без них, без дармоедов-то?! По крайней мере, здесь у нас, в Своне, примерно так. Но и они несвободны в своих поступках. Ежедневно, еженощно, ежечасно тревожный страх одолевает, отравляет их бренное существование. От него не спрятаться, не скрыться. Сановные повелители мишурного блеска, Прелаты — авгуры Ваагла, погрязшие в интригах Претоны — хозяева жизни, все вынуждены заигрывать с чернью, расшаркиваться с себе подобными, ибо ужасен бунт голодных, но куда боле ужасны — предательство приближённых и месть отверженных. И ты, Брут? — сакраментальный вопрос, донельзя лучше характеризующий суть безграничного свонского человеколюбия, причём на любых уровнях, будь то придворные козни или «чистосердечный» донос обиженного лавочника.
Страх, ненависть и зависть всегда, согласитесь, идут рука об руку с озлобленной жестокостью. Жестокость, в свою очередь, порождает насилие, сеет смерть и, как неизбежность, взращивает сонм коварных, нападающих исподтишка, будто шакалы, жаждущих отмщения, подбирающихся со всех сторон беспощадных врагов, изощрённо посягающих руками наёмных убийц, подкупая чем-то вечно недовольную челядь, реванширующих отравляя, угрожая, убивая бунтами, заговорами, дворцовыми переворотами, провоцируя перманентное, высасывающее жизненные силы ожидание фатального возмездия — главную причину чёрной, сушащей душу депрессии и новых страхов. Зависть же с ненавистью — извечный гарнир к людскому малодушию вроде картофеля фри, лучка маринованного да горчички к доброму куску венской свинины.
Круг замыкается. Не в состоянии вырваться из порочной круговерти, повинуясь чужой воле, люди подчас с лёгкостью совершают ужасные злодеяния, убивают и умирают мучительно, в большинстве своём за чужие догматы, слепо принятые на веру. И так же непринуждённо зачастую меняют, казалось бы, незыблемые доселе воззрения, будь только оппонент чуточку убедительней, имея, как аргумент, более силы в руках и ногах, дубину поувесистей, испанскую щекотушку или щипцы раскалённые. Что, собственно, вполне объяснимо, ведь любые невыстраданные верования — блажь, пустые никчёмные иллюзии, в той или иной мере порождаемые всё тем же страхом. Пред государством ли с его Тайной Канцелярией, Орденом, Вааглом Всевидящим, мрачной перспективой вечного гниения в аду… Да перед чем угодно, лишь бы смерды в стойлах не взбрыкивали! Хе-хе! Не грех и ориентацию сменить по необходимости, преспокойно продолжив бесчинства под иными хоругвями. Такова жизнь в здешних краях заповедных. Издалече оно, допустим, кому и интересным покажется, вблизи же большей частью мутит от всех этих безобразий!
При всём том, что углублённость коадаптации нашего милейшего агента-трактирщика несколько превысила ограниченный многочисленными Правилами и Инструкциями предельно допустимый уровень, он всё же, как ни крути, не принадлежал сему миру с его живописанными страшилками и пугалками, а потому не боялся. Радел за дело — без сомнения! С должной осторожностью, но без боязни. Разве что за семью переживал. А потому на всякий непредвиденный случай старый контрразведчик, само собой разумеется, подготовил целую кучу отвлекающих и отходных манёвров. Как же иначе-то? Это с одной стороны. С другой… Гм… Большинство руководяще-направляющих указивок Центра давно уже стали для него чем-то второстепенным, рутинным, порой даже тяготящим. Нехорошо, ясное дело, государева служба как-никак, но так уж вышло, ибо, честно говоря, в нём нынче нуждались более, чем он, собственно, в опеке центровых отцов-командиров.
Добившись тихой сапой лет пятнадцать назад при старом либеральном руководстве негласного права на категорически запрещённую при исполнении личную жизнь, Роланд теперь оказался в, мягко говоря, неловком положении. Грубо выражаясь — в глубокой жопе! Будучи конфедеральным служащим и к тому же профессионалом высочайшего уровня, он попросту обязан был любой ценой выцарапывать Маршала, ко всему прочему ещё и закадычного приятеля своего — Юрку Ширяева, из крайне затруднительного положения. Любой ценой!!! Соображаете? В то же самое время святой долг любящего мужа и отца — уберечь семью от нависшей страшной опасности. Задачка, сами понимаете, не из элементарных. Как говорится, и рыбку съесть, и на банан влезть, и косточкой не подавиться! Весьма велика вероятность нелёгкого, ох нелёгкого, выбора! Вы бы, к примеру, при схожих обстоятельствах чем поступились? Да уж… Обстановочка, бл*дь!
Присев, трактирщик погладил шлифованное не одним десятком обшлагов дерево, закапанное чернилами, испещрённое перлами непреходящего школярского фольклора наподобие: «Учитил Суург — курзон гнойный! Хазяйка Кенна — пражжоная кароста!», аккуратно заточил гусиное перо, отложил, добавил свежих чернил в непроливайку, задумался… Результатом сих невесёлых размышлизмов явился вскоре довольно пространный манускрипт, изобилующий милыми шаловливыми словечками вроде: «фикен», «арш», «шайссе», «дрек» и тому подобными. Демонстративно наплевав на требования обязательной конспирации, Роланд подробнейшим образом изложил своё видение ситуации цветистым немецким языком, для пущей убедительности лакирнув местами доброй русской матерщиной. Получилось и правда хорошо. Хм! Душещипательный рассказик вышел, уж поверьте!