19 августа Наполеон работал в доме смоленского губернатора за столом, заваленным административными документами, груда папок соответствовала размерам Великой Империи. Он с удовольствием подписывал декреты, ставя название русского города, когда Борелли, заместитель начальника штаба Мюрата, рискнул помешать его и попросил об аудиенции. Император рассердился: разве он не просил не тревожить его, когда он занят гражданскими и политическими делами? Офицер настаивает, входит и докладывает, что у Валутиной горы русский отряд генерала Павла Тучкова отчаянно сопротивляется атаке войск маршала Нея.
— О чем вы говорите? — недовольно бурчит Наполеон. — Неужели там недостаточно наших войск? Неужели у врага 60 000 солдат? Это настоящее сражение?{275}
Генерал Гюден из корпуса Даву, прибывший для усиления Нея, ранен в бедро, у него осколком разорвана икра. Атакующие стреляли прямой наводкой. «Когда он упал, Ней находился рядом, — рассказывал Лелорнь д Идевиль, — он встал во главе дивизии и командовал, как простой дивизионный генерал. Бой был жарким».{276} В то же утро Император поручил Нею разведать направление отступления русской армии, при этом он настоял, чтобы маршал принял в свои ряды дивизию лёгкой кавалерии Брюйера: «В этой стране нужно передвигаться, имея 20 000 всадников. Это главное преимущество преследующего перед преследуемым».{277}
Когда возник вопрос, по какой из двух возможных дорог ушёл неприятель, чтобы скрыть свои силы в лесу, Ней удержался от принятия поспешного решения, за что его позже часто упрекали. Эту потерю времени не следует вменять в вину Нею, она никак не связана с его нерешительностью: задержка объясняется тем, что Наполеон, к сожалению, не был среди передовых войск. Барклай-де-Толли, считавшийся лучшим тактиком русской армии, но вскоре уступивший командование Кутузову из-за своей непопулярности, предпринял самый опасный для своих войск маневр — фланговый отход по Московской дороге. К счастью для него, французы этим не воспользовались. Принц Евгений Вюртембергский, которого позже сменил Тучков, сдерживал части Нея, давая возможность русским ускользнуть. Командующий Вестфальским корпусом Жюно, мозг которого уже был поражён болезнью,[77] категорически отказался спешить на помощь герцогу Эльхингенскому. Таким образом, маршал Ней остался в одиночестве в районе Валутиной горы, между лесистыми холмами, перед бесчисленными русскими крупнокалиберными орудиями, которые прицельно простреливали окрестности. Понадобилось не меньше девяти штыковых атак кряду, чтобы взять гребень, яростно обороняемый Тучковым, который сам оказался в плену.
Говорят — у нас нет возможности проверить точность этого утверждения, — что Ней позволил себе оскорбительное высказывание в адрес генерала Гюдена, на что тот, прежде чем броситься на врага, ответил: «Сейчас вы увидите, как моя дивизия захватывает позицию, которую приказано взять». Маршал Ней, которого Даву упрекает в том, что он пожертвовал дивизией Гюдена, заблуждался, сообщая Императору: «Это сражение можно считать одним из самых упорных среди всех, что можно выдержать. Оно составит славу оружия Его Величества».{278} В 11 часов вечера Ней в почерневшем от пороха и измазанном кровью мундире останавливает боевые действия. Безусловно, он может гордиться тем, что поле боя осталось за ним, но русская армия спасена — она продолжает отступление. Если бы Наполеон оказался на месте, чтобы приказывать Мюрату, Нею и Жюно, сражение при Валутиной горе могло изменить ход кампании. Попробуем взглянуть на ситуацию глазами генерала Маршана. Генерал совершенно объективно сообщает супруге: «Мы участвовали в жестоких, но совершенно бесполезных боях. Их единственным результатом была гибель значительного числа солдат как с одной, так и с другой стороны. Генерала Гюдена <…> следует считать погибшим. Он был передан под командование маршала Нея и заплатил за это слишком дорого».{279} В душу победителя закрадываются чувства побеждённого.
3-й корпус встаёт лагерем недалеко от поля боя под Валутиной горой, усеянного разлагающимися трупами, опрокинутыми повозками, брошенным оружием и убитыми лошадьми. Ставка маршала — простой шалаш — выделяется лишь тем, что расположена выше груды трупов, распространяющей заразу.{280} Герцог Эльхингенский предаётся невесёлым размышлениям в одиночестве. Ни взятие Смоленска, ни победа при Валутиной горе не пробудили в нем оптимизма, пошатнувшегося из-за постоянного отступления «чёртовых мужиков», которые как мираж исчезают, только к ним приблизишься. До сих пор Ней слепо шёл за Императором, теперь во взгляде маршала читается вопрос: как рассеять свои опасения? Дух победителя не покидает маршала, обеспокоенного, но не отчаявшегося. Он жаждет победы и распаляется, когда думает о новом Фридланде. Он успокаивает себя мыслью, что, когда Наполеон войдёт в Кремль, царь будет вынужден подписать мир. Ней не из тех, кто долго топчется на одном месте. Уже 20 августа он предлагает Императору начать преследование противника на Московской дороге: «Если вы сочтёте полезным, я каждую ночь буду атаковать русскую армию, причём всякий раз силами новой пехотной бригады. Так мы принудим русских и ночью оставаться в боевой готовности, в то время как войска Вашего Величества будут отдыхать, чтобы утром со свежими силами продолжать поход».{281}
77
Генерал Жюно был ранен в лицо при Рио-Майор во время Испанской кампании. Из-за ранения у него развилась психическая болезнь, сопровождавшаяся приступами сильной головной боли и помешательства. В 1813 году, во время одного из таких приступов, Жюно покончил с собой. —