— Нет, — уточнил Аркадий Федорович. — К этому времени он уже служил в центральном аппарате, начальником военного управления. Перевели, чтоб незаметнее его арестовать.
Николая Дмитриевича Каширина — командарма второго ранга — мне однажды довелось видеть в Ростове, на ипподроме. Там проводились большие скачки, и он вручал победителям призы. Он мне запомнился седовласым, подтянутым, строгим. Белая гимнастерка, перетянутая ремнем и портупеей, на алых петлицах четыре ромба и два ордена…
— А маршал Блюхер? — спросил я.
— Он тоже расстрелян. Прямо в кабинете, во время следствия. Вроде бы приказали с него сорвать ордена, а он сопротивлялся.
— А комдив Горячев? И его тоже? — вспомнил я последнего заседателя, командира кавалерийского корпуса.
— Вот о нем сказать точно не могу. Но, по всей вероятности, и он не избежал печальной участи…
По возвращении в Ростов я встретился со знаменитым казачьим командиром генералом Горшковым. Спросил его: знал ли он комдива Горячева?
— Елисея Ивановича? А как же! Он командовал корпусом, который дислоцировался в Проскурове.
— А когда и как он погиб?
— Он умер летом тридцать восьмого года. Мы проводили большое учение, руководил им командующий округом Тимошенко. Был и нарком, Ворошилов. А после учения Горячев почувствовал себя плохо, отпросился убыть в Проскуров. Там и умер. Сердце вроде бы подвело.
Елисей Иванович Горячев был опытным военачальником. Уроженец Дона, он отличался храбростью и мужеством. Всю гражданскую войну провел в седле, в боях вырос до командира кавалерийской бригады. Трижды награжден орденом Боевого Красного Знамени.
Но старый генерал Сергей Ильич Горшков не знал о его кончине всей правды. Предчувствуя недоброе, Горячев добровольно ушел из жизни. Тогда такое случалось нередко…
— Из восьми заседателей того судилища оставались в живых лишь Буденный и Шапошников. Настала очередь Шапошникова…
И тут я, не удержавшись, прервал генерала.
— Но ведь Сталин Шапошникова уважал. Называл по имени-отчеству, никто другой, даже ближайшие соратники, не были удостоены такой чести.
— Это так. Обращался, называя его Борисом Михайловичем. Но зная вероломство Сталина, по этому поводу можно было не обольщаться. Помню, где-то в конце лета я получил распоряжение: срочно выехать в Москву, в Генеральный штаб. Прочитал и екнуло в груди. Все! Много было таких случаев, когда ехали по вызову — и не возвращались. И хотя стояла подпись начальника Генштаба, однако сомнение брало. — Генерал замолк, повертел в руках карандаш. — Жена тоже в панике: начала собирать вещи. Словом, в тот же день я выехал в Москву. Ночью не сомкнул глаз, одолевали мысли да догадки. Зачем понадобился Борису Михайловичу? Ну, если бы вызывали в инженерное управление, было бы объяснимо, но вы-зывал-то сам начальник Генерального штаба! Приехал — и прямо с вокзала на Арбат, в бюро пропусков. Там уже лежал на мое имя заказ на пропуск.
В приемной меня встречает порученец Бориса Михайловича. Он явно возбужден.
— Наконец-то! Командарм о вас уже справлялся.
— А сам он где? — Дверь в кабинет раскрыта и там никого нет.
— Он на квартире, болен. Приказал, товарищ комбриг, немедленно ехать к нему. Вызываю машину. Сейчас сообщу Борису Михайловичу.
Открыла дверь немолодая женщина с привлекательным, но встревоженным лицом.
— Мария Александровна, — назвала она себя и провела в большую гостиную. — Борис Михайлович, к тебе! Садитесь, отдыхайте…
Я сел, взгляд упал на фотографию на стене: молодой, лет двадцати, военный, на петлицах лейтенантские квадраты и эмблема инженерных войск. Сын, — догадался я.
Из соседней комнаты вышел Шапошников: в форме, словно в своем служебном кабинете. Даже ворот кителя застегнут на крючки. Протянул руку, справился, как доехал.
— Не желаете ли перекусить? Мария Александровна быстро приготовит.
— Спасибо, товарищ командарм.
Вижу, что он взволнован, хотя и старается это скрыть. Конечно, ему сейчас не до распития чаев.
— Я вот зачем вас пригласил, Аркадий Федорович, — назвал он меня по имени-отчеству, усаживая против себя в кресло. — Помните, летом позапрошлого года после рекогносцировки пограничной зоны мы писали акт? Послали его на имя наркома, а к нему прилагали записку о необходимых работах в укрепрайонах? Вы еще составляли расчет необходимых сил и средств?
— Помню, товарищ командарм. Только мы так и не получили на него ответ.
Будучи командующим войсками Ленинградского округа, Шапошников проявлял особое внимание к укреплению пограничной зоны. Граница с Финляндией в близости. В ясный день с Исааковского собора можно было наблюдать финские пограничные дозоры. Вблизи границы строились дороги, аэродромы, укрепления. Особенно большие работы проводились на Карельском перешейке. Наша разведка отметила нахождение там французских специалистов, которые помогали финнам возводить линию укреплений, наподобие созданной во Франции «линии Мажино». Естественно, мы проводили соответствующие меры, доносили в наркомат, предлагали, но с нами не всегда считались, а то и просто отмалчивались.