На столе были неизменные маринованные белые грибы, собранные летом своими руками, моченая брусника, выросшая в лесу рядом с дачей, антоновские яблоки из своего сада, квашеная капуста и соленые огурцы со своего огорода. Отец любил картошку, которую привозили с его родины, из Калужской области. В обычные дни, когда не было гостей, питались просто. «Щи да каша — пища наша», — говорил отец.
Иногда, чтобы попить чаю на свежем воздухе, в тени деревьев, ставили самовар, раздувая старым сапогом угли. Вообще чай из самовара — одно из любимых воспоминаний моего детства.
Он был человеком огромного обаяния
Улыбки всегда были в нашем доме. Отец любил шутить, веселить гостей. В то же время он был достаточно равнодушен к вину, даже по большим праздникам, хотя угостить он любил, и на столе всегда были хорошие вина и коньяки. Во время войны, если что и позволял себе выпить, так это стопку настойки с перцем и то ради лечения от простуды. В хорошей компании мог выпить рюмку-другую. Но считал недопустимым употребление спиртного в несовершеннолетнем возрасте. Пьяных он буквально не терпел, как и Александр Васильевич Суворов, разве только не поливал их, как тот, холодной водой.
Отец с детства очень любил природу. Лес и вода, по его признанию, успокаивали его. Он любил ходить в лес за грибами. Помню поездки за грибами всей семьей, отец умел собирать грибы, радовался каждому белому. Меня в детстве поражала его способность ориентироваться в лесу, казавшемся дремучим. Чтобы сделать приятное мне или маме, нанижет, бывало, на травинку землянику или соберет букетик полевых цветов. К цветам у него было особое отношение. Он выращивал розы разных сортов рядом с дачей. Это были его любимые цветы. Ими он щедро одаривал всех приезжавших. Весной и летом во многих комнатах дачи стояли букеты с розами, сиренью, просто с лесными и полевыми цветами, а также с ландышами, которых вокруг в лесу было огромное количество, и отец всем советовал рвать их без листьев (он вообще не терпел варварского отношения к природе).
Мы часто устраивали дома вечера классической музыки, когда всей семьей собирались вокруг огромной «бандуры», как мы в шутку называли старый проигрыватель с крышкой. Особенно любили и подолгу слушали Чайковского («Первый концерт», «Времена года», музыку из балетов «Щелкунчик», «Лебединое озеро», арии из опер «Евгений Онегин», «Пиковая дама» и др.). «Первый концерт» повторяли снова и снова, и наш огромный дом наполнялся удивительно жизнеутверждающими звуками.
В 1950-е годы судьба свела отца с Михаилом Дормидонтовичем Михайловым, хотя не исключаю, что они могли быть знакомы и раньше. В Екатеринбурге (тогдашнем Свердловске) произошла встреча его, тогда командующего Уральским военным округом, со знаменитым басом, который пел в то время в Большом театре (люди старшего поколения помнят, как в послевоенные годы он пел партию Ивана Сусанина). Будучи человеком православным и глубоко верующим, он еще до революции стал протодиаконом. И, несмотря ни на что, сана с себя не снял. Продолжал петь в оставшихся после погромов московских храмах. Отец хотел побывать на его выступлении, но ему не удалось, и он очень сожалел об этом. А позднее решил пригласить знаменитого певца домой. Встреча произвела большое впечатление на обоих. Как я понимаю, у них было много общего. Оба родились почти в одно время, были родом из деревни, в детстве пели в церковном хоре. До поздней ночи из окон особняка лился могучий бас Михайлова. Рассказывают, что в тот вечер Жуков вместе с гостем пели дуэтом «Есть на Волге утес», причем маршал аккомпанировал на баяне.
У отца были хорошие голос и слух, он пел и подыгрывал себе на баяне, выучившись во время войны у солдата Ивана Ивановича Усанова, служившего в его охране. Причем, как вспоминал учитель, ученик его прилежно слушался. Генерал армии С. М. Штеменко вспоминал, как во время войны случайно ночью перед боем услышал, как Жуков играл на баяне: «Я вернулся к себе и только собирался прилечь, как услышал приглушенные звуки баяна. Кто-то мягко выводил грустную, всем тогда знакомую мелодию. Я выглянул в дверь и увидел Георгия Константиновича. Он медленно растягивал мехи баяна, присев на порог землянки. За первой мелодией последовали вторая, третья, такие же сердечные. Все это были добрые наши фронтовые песни („Темная ночь“, „Дороги“, „Соловьи“ и другие. — М. Ж.). Мастерства у музыканта не хватало, но играл он с подкупающим усердием. Я долго стоял у двери, не шелохнувшись…»
Отец любил песни «Ах вы сени, мои сени», «Когда б имел златые горы», «Славное море, священный Байкал», «Позарастали стежки-дорожки» и другие русские народные песни с их, как говорил отец, «широким раздольем, задумчивой напевностью и задушевностью, что за сердце берет». «Я деревенский человек, и для меня, — подчеркивал он, — русская народная песня всегда олицетворяла Отечество и была воспоминанием о родной деревне и родительском доме в Стрелковке».