Сталин говорил не по бумажке, перед ним не было заранее подготовленного текста, простым, доходчивым языком, рассчитанным на сидящих в зале красных командиров, академий не кончавших, премудростям юриспруденции не обученных. Сталинская логика, — обыденная, понятная, — творила чудеса.
— Дальше и этого мало, — развивал он свою мысль. — Им говорят: дайте реальные факты, чего-нибудь стоящие. И они убивают Кирова. Вот, получайте, говорят. А им говорят: идите дальше, нельзя ли все правительство снять. И они организуют через Енукидзе, через Горбачева, Егорова, который тогда был начальником школы ВЦИК, а школа стояла в Кремле, Петерсона. Им говорят, организуйте группу, которая должна арестовать правительство. Летят донесения, что есть группа, все сделаем, арестуем и прочее. Но этого мало — арестовать, перебить несколько человек. А народ, а армия? Ну значит, они сообщают, что у нас такие-то командные посты заняты, мы сами занимаем большие посты, я Тухачевский, а он Уборевич, а здесь Якир…
Схема, которая преподносится с трибуны, идет от жизни. В ней все просто и ясно. Никаких мудрствований, теоретизирований. А следующий пример и вовсе не в бровь, а в глаз:
— Требуют — а вот насчет Японии, Дальнего Востока как? И вот начинается кампания, очень серьезная кампания. Хотят Блюхера снять. И там же есть кандидатура. Ну, уж, конечно, Тухачевский. Если не он, так кого же? Почему снять? Агитацию ведет Гамарник, ведет Арон-штам. Так они ловко ведут, что подняли почти все окружение Блюхера против него. Более того, они убедили руководящий состав военного центра, что надо снять. Почему, спрашивается, объясните, в чем дело? Вот он попивает. Ну, хорошо. Ну, еще что? Вот он рано утром не встает, не ходит по войскам. Еще что? Устарел, новых методов работы не понимает. Ну, сегодня не понимает, завтра поймет, опыт старого бойца не пропадает. Посмотрите, ЦК встает перед фактом всякой гадости, которую говорят о Блюхере. Путна бомбардирует, Арон-штам бомбардирует нас в Москве, бомбардирует нас Гамарник. Наконец, созываем совещание. Когда он приезжает, видимся с ним. Мужик как мужик, неплохой. Даем ему произнести речь — великолепно. Проверяем его и таким порядком. Люди с мест сигнализировали, созываем совещание в зале ЦК.
Блюхер со своими дальневосточниками сидит во втором ряду. При слове «попивает» кожа на бритой голове заходила ходуном. Маршал напрягся, но вздохнул с облегчением — кажется, пронесло:
— Блюхер, конечно, разумнее, опытнее, чем любой Тухачевский, чем любой Уборевич, который является паникером, и чем любой Якир, который в военном деле ничем не отличается… Возьмем Котовского, он никогда ни армией, ни фронтом не командовал. Если люди не знают своего дела, мы не обругаем — подите к черту, у нас не монастырь. Поставьте людей на командную должность, которые не пьют и воевать не умеют — нехорошо…
В яблочко, в самое яблочко попал товарищ Сталин! Зал-то на девять десятых был заполнен такими вот старыми рубаками, опасавшимися подросшей молодежи, которая дышит им в затылок.
— Это военно-политический заговор, — убеждал Сталин. — Это собственноручное сочинение германского рейхсвера. Я думаю, эти люди являются марионетками и куклами в руках рейхсвера. Рейхсвер хочет, чтобы у нас был заговор и эти господа взялись за заговор. Рейхсвер хочет, чтобы эти господа систематически доставляли им военные секреты и эти господа сообщали им военные секреты. Рейхсвер хочет, чтобы существующее правительство было снято, перебито, и они взялись за это дело, но не удалось. Рейхсвер хотел, чтобы в случае войны было все готово к обороне, этого хотел рейхсвер и они это дело готовили. Это агентура, руководящее ядро военно-политического заговора в СССР, состоящее из десяти патентованных шпиков и трех патентованных подстрекателей шпионов. Это агентура германского рейхсвера. Вот основное. Заговор этот имеет, стало быть, не столько внутреннюю почву, сколько внешние условия, не столько политику по внутренней линии в нашей стране, сколько политику германского рейхсвера. Хотели из СССР сделать вторую Испанию….
Сообщив, что по военной линии уже арестовано 300–400 человек, Сталин просто и доходчиво объяснил, почему их так легко завербовали:
— Среди них, несомненно, есть и хорошие люди. Сказать, что это способные, талантливые люди, я не могу. Сколько раз они поднимали открытую борьбу против Ленина, против партии при Ленине и после Ленина и каждый раз были биты. И теперь подняли большую кампанию и тоже провалились. Не очень уж талантливые люди, которые то и дело проваливались, начиная с 1921 и кончая 1937 годом. Не очень талантливые, не очень гениальные.
После небольшой преамбулы подошел к главному:
— Как это им удалось так легко вербовать людей? Это очень серьезный вопрос. Я думаю, что тут действовали таким путем. Не доволен человек чем-либо, например, недоволен тем, что он бывший троцкист или зиновьевец и его не так свободно выдвигают, либо недоволен тем, что он человек неспособный, не управляется с делами и его за это снижают, а он себя считает очень способным. Очень трудно иногда человеку понять меру своих сил, меру своих плюсов и минусов. Иногда человек думает, что он гениален и поэтому обижен, когда его не выдвигают…
Сталин снова обвел взглядом военных, задержался на задних рядах. Слушают внимательно. По выражению лиц видно — вопросы не возникают.
— Начинали с малого, с идеологической группки, а потом шли дальше, — раскрывает оратор злые умыслы заговорщиков. — Вели разговоры такие: вот ребята, дело какое. ГПУ у нас в руках, Ягода в руках, Кремль у нас в руках, так как Петерсон с нами, Московский округ, Корк и Горбачев тоже у нас. Все у нас. Либо сейчас выдвинуться, либо завтра, а то ведь, когда придем к власти, можно остаться на бобах. И многие слабые, нестойкие люди думали, что это дело реальное, черт побери, оно будто даже выгодное. Этак прозеваешь, за это время арестуют правительство, захватят Московский гарнизон и всякая такая штука, а ты останешься на мели…
При этих словах в зале возникло веселое оживление, что и зафиксировала стенограмма. Контакт аудитории с оратором был полный, и эту взаимосвязь он сразу почувствовал. И закрепил:
— Точно так рассуждает в своих показаниях Петерсон. Он разводит руками и говорит: дело это реальное, как тут не завербоваться?
И снова зал весело зашевелился. Кто такой Петерсон, военные знали. Комендант Кремля!
Читая стенограмму, поражаешься: зал «весело оживлялся», когда Сталин презрительно-иронически сообщал, как ведут себя арестованные в тюрьме: многие из них плакали. Нет большей загадки, чем душа ближнего: ведь речь шла о тех арестованных, среди которых томились 20 членов Военного Совета, то есть четверть состава этого высшего военного органа. Трое смеялись над слезами попавшего в тюрьму четвертого, который еще вчера сидел с ними здесь, на самом верху военного Олимпа.
Обсуждение доклада Ворошилова началось в первый день работы Военного Совета и продолжалось до 4 июня. Выступили 42 человека. Боже мой, что это были за выступления!
Вчерашние соратники, вместе воевавшие в гражданскую, ходившие кавалерийскими лавами на врагов, сообща добывавшие в боях славу революции, не жалели оскорбительных, уничижительных слов, обличая подлых заговорщиков и шпионов. Герои легендарных походов, воспетые в песнях и поэмах, на полотнах и в кинофильмах, предавали анафеме, клеймили позором тех, с кем дружили семьями, отдыхали в Крыму, собирались в дни праздников и торжеств за одним столом. И, слова из песни не выкинешь, требовали сурового наказания.