Из 42 — ни одного усомнившегося. Знаменитые маршалы Блюхер и Егоров, командармы и комкоры Дыбенко и Кулик, Федько и Алкснис, Мерецков и Грязнов, Дубовой и Белов, менее известные Бокис и Мезис, Гринберг и Магер, Троянкер и Хрипин обзывали отступников мерзавцами и фашистами, помещиками и поповичами, заверяли в своей безграничной преданности партии и правительству.
Сталин морщился, слушая ругань не в меру разошедшихся военных.
— Товарищи, сама по себе ругань ничего не дает, — вынужден был сказать он, остужая пыл ораторов. — Для того, чтобы это зло с корнем вырвать и положить ему конец, надо его изучить, спокойно изучить, изучить его корни, вскрыть и наметить средства, чтобы впредь таких безобразий ни в нашей стране, ни вокруг нас не повторялось. Я и хотел как раз по вопросам такого порядка несколько слов сказать.
Зал притих.
— Говорят, Тухачевский помещик, кто-то другой попович, — продолжал Сталин. — Такой подход, товарищи, ничего не решает, абсолютно не решает. Когда говорят о дворянах, как о враждебном классе трудового народа, имеют в виду класс, сословие, прослойку, но это не значит, что некоторые отдельные лица из дворян не могут служить рабочему классу. Ленин был дворянского происхождения — вы это знаете?
Из зала подтвердили, что этот факт им известен.
— Энгельс был сын фабриканта — непролетарские элементы, как хотите, — улыбнулся Сталин. — Сам Энгельс управлял своей фабрикой и кормил этим Маркса. Чернышевский был сын попа — неплохой был человек. И наоборот. Серебряков был рабочий, а вы знаете, каким мерзавцем он оказался. Лившиц был рабочим, малограмотным рабочим, а оказался — шпионом.
Порассуждав о том, что не каждое лицо из эксплуататорских классов может вредить, что марксизм не биологическая, а социологическая наука, Сталин остановился и на другой, тоже неправильной, точке зрения:
— Часто говорят: в 1922 году такой-то голосовал за Троцкого. Тоже неправильно. Человек мог быть молодым, просто не разбирался, был задира. Дзержинский голосовал за Троцкого, не только голосовал, а открыто Троцкого поддерживал при Ленине против Ленина. Вы это знаете? Он не был человеком, который мог бы оставаться пассивным в чем-либо. Это был очень активный троцкист и весь ГПУ он хотел поднять на защиту Троцкого. Это ему не удалось. Андреев был очень активным троцкистом в 1921 году.
— Какой Андреев? — переспросили из зала.
— Секретарь ЦК, Андрей Андреевич Андреев. Так что, видите, общее мнение о том, что такой-то тогда-то голосовал, или такой-то тогда-то колебался, тоже не абсолютно и не всегда правильно… Самое лучшее судить о людях по их делам, по их работе. Классовое происхождение не меняет дела. В каждом отдельном случае нужно судить по делам.
В качестве примера он снова вспомнил Тухачевского:
— Тухачевский играл благородного человека, на мелкие пакости неспособного, воспитанного человека. Мы его считали неплохим военным, я его считал неплохим военным. Я его спрашивал: как вы могли в течение трех месяцев довести численность дивизии до 7 тысяч человек. Что это? Профан, не военный человек. Что за дивизия в 7 тысяч человек? Это либо дивизия без артиллерии, либо это дивизия с артиллерией без прикрытия. Вообще это не дивизия, это срам. Как может быть такая дивизия? Я у Тухачевского спрашивал, как вы, человек, называющий себя знатоком этого дела, как вы можете настаивать, чтобы численность довести до 7 тысяч человек. И вместе с тем требовать, чтобы у нас дивизия была 60… 40 гаубиц и 20 пушек, чтобы мы имели столько-то танкового вооружения, такую-то артиллерию, столько-то минометов. Здесь одно из двух, либо вы должны всю эту технику к черту убрать и одних стрелков поставить, либо вы должны только технику поставить. Он мне говорит: «Товарищ Сталин, это увлечение!». Это не увлечение, это вредительство, проводимое по заказу германского рейхсвера.
После перерыва в выступлениях тема происхождения арестованных угасла. Преобладала шпионская, вредительская тема.
К изложенному следует добавить, что из 42 выступивших по докладу Ворошилова военачальников 34 вскоре были арестованы как заговорщики и расстреляны.
Пятого июня, на другой день после того, как Военный Совет закончил свою работу, Сталин принял в кремлевском кабинете Молотова, Кагановича и Ежова. Обсуждали, как и кого судить.
Собравшиеся у Сталина не скрывали приподнятого настроения. Военная верхушка беспрекословно сдала арестованных — без единого, хотя бы слабого, возражения, без малейшей тени сомнения. Сталин, между прочим, не ожидал, что все пройдет так гладко, без сучка и задоринки.
— Головку заговора надо судить отдельно, — как решенное дело, объявил Сталин.
Троица согласно закивала головами.
К «головке» единогласно отнесли Тухачевского, Якира, Корка, Уборевича, Эйдемана и Фельдмана. После непродолжительного обмена мнениями в список внесли Примакова и Пугну— для придания делу троцкистской окраски, поскольку оба комкора вплоть до 1927 года официально разделяли взгляды Троцкого. Ежов получил указание объединить в одно групповое дело индивидуальные уголовно-следственные дела на этих восьмерых лиц.
День 7 июня был насыщен важными событиями. Регистрационный журнал в приемной Сталина зафиксировал прием генсеком, а также Молотовым, Кагановичем и Ворошиловым Ежова с Вышинским. О чем они совещались, неизвестно, однако к вечеру уже было подписано постановление Президиума ЦИК СССР об утверждении запасными членами Верховного суда СССР Буденного, Шапошникова, Белова, Каширина и Дыбенко. Одновременно печатали и окончательный текст обвинительного заключения. Ночью его вручили Примакову, а назавтра — остальным обвиняемым. Статьи были у всех одинаковые — измена Родине, шпионаж, террор.
В личном архиве Сталина после его смерти обнаружили копии протоколов допросов, проведенных 9 июня Вышинским и помощником Главного военного прокурора Субоцким. Это были так называемые «передопросы», осуществленные Генеральным прокурором СССР и представителем военной прокуратуры для проверки достоверности показаний, данных арестованными на следствии в НКВД. На прокурорских «передопросах» присутствовали и следователи НКВД. Достоверность показаний прокуроры подтвердили своими подписями. На протоколе «передопроса» Тухачевского имеется надпись: «Т. Сталину. Ежов. 9.VI.1937 г.».
В тот же день, 9 июня, Субоцкий объявил обвиняемым об окончании следствия по их делу. Как видим, соблюдались все процессуальные правила. Хотя нет, не все. Позднее комиссия Шверника отметит: в нарушение требований статьи 206 УПК РСФСР Субоцкий не предъявил им уголовное дело и не разъяснил право на осмотр всего производства по делу и на дополнение следствия.
Однако обвиняемым перед судом разрешили обратиться с последними покаянными заявлениями на имя Сталина и Ежова. Трудно сказать, с какой целью это делалось: создавалась иллюзия, что это поможет сохранить жизнь, или разрешавшие и впрямь верили в такую возможность? Во всяком случае, никто из обвиняемых не проигнорировал это разрешение.
Со времен хрущевской «оттепели» помнится, как негодовало общество, узнав со слов Никиты Сергеевича обнародованные им на одном из партийных съездов резолюции, которые учиняло сталинское окружение на письмах о помиловании. Поколение шестидесятых никогда не забудет этих циничных слов: «Подлец и проститутка. И. Ст.»; «Совершенно точное определение. К. Ворошилов»; «Мерзавцу, сволочи и б… одна кара — смертная казнь. J1. Каганович».
Архивы подтверждают: да, такие резолюции имеются на письме Якира от 9 июня 1937 года. Все правильно. Но Хрущев не процитировал самого письма, вызвавшего столь грубую и циничную реакцию. А ради исторической истины заявление Якира заслуживает быть обнародованным, ибо оно и резолюции — одно целое.
«Родной, близкий тов. Сталин, — писал Якир. — Я смею так к Вам обращаться, ибо я все сказал, все отдал и мне кажется, что я снова честный, преданный партии, государству, народу боец, каким я был многие годы. Вся моя сознательная жизнь прошла в самоотверженной честной работе на виду партии, ее руководителей — потом провал в кошмар, в непоправимый ужас предательства… Следствие закончено. Мне предъявлено обвинение в государственной измене, я признал свою вину, я полностью раскаялся. Я верю безгранично в правоту и целесообразность решения суда и правительства… Теперь я честен каждым своим словом, я умру со словами любви к Вам, партии и стране, с безграничной верой в победу коммунизма».