По мнению некоторых работников Главной военной прокуратуры (В. А. Бобренев, Л. М. Заика), которым довелось заниматься реабилитацией жертв репрессий, Ворошилов увидел в НКВД союзника, который помог бы ему (и в самом деле помог) устранить с дороги (и вообще из жизни) более молодых и несравненно лучше подготовленных в военном отношении потенциальных конкурентов. Здесь, на наш взгляд, большая доля истины.
Когда сегодня узнаешь, что органы НКВД располагали компрометирующими данными и на самых ближайших друзей Ворошилова, например, на того же Буденного, невольно задумываешься, а как к ним — знай об этих сведениях — отнесся бы он. Как следует из справки, составленной в июле 1941 г. для наркома внутренних дел Берии, «Буденный еще в 1925 году, после назначения народным комиссаром военно-морских сил СССР Ворошилова К. Е. сблизился с бывшим тогда командующим БВО Егоровым А. И., а в последующие годы с Дыбенко П. Е. (в тот период начальник снабжения РККА) и вместе с ними возглавил антисоветскую организацию правых.
Арестованный Егоров А. И. при допросе 28 марта 1938 года показал: «…Накануне назначения Ворошилова я беседовал с Буденным, который так же, как и я, был резко враждебно настроен к Ворошилову, считая его назначение неправильным, а мое удаление из РККА — ударом и по нему лично».
Егоров показывает о крайнем озлоблении Буденного против Ворошилова, доходившего до террористических высказываний. «Было какое-то озлобление у Буденного в отношении Ворошилова. Дело дошло до такого положения, когда Буденный прямо сказал, что не допустит, чтобы Ворошилов был наркомом и что он готов скорее его убить, чем согласиться с этим назначением… И я, и Буденный относились с большой злобой к Ворошилову… Эти озлобленные настроения Буденного против Ворошилова я использовал для того, чтобы привлечь его на свою сторону в той борьбе, которую я вел против Советской власти».
В те годы, как теперь известно, компромату, касавшемуся Буденного, значения не придали, а в июле сорок первого для каких-либо выводов у Ворошилова руки были коротки…
Объективности ради скажем: были все же и исключения. С 1935 по 1937 г. военным комендантом Москвы служил будущий Герой Советского Союза комдив М. Ф. Лукин. В 1937 г. «за притупление классовой бдительности и личную связь с врагами народа» он получил по партийной линии строгий выговор с занесением в учетную карточку, был снят с должности и переведен в штаб Сибирского военного округа. Когда в 1938 г. его вызвали в Москву, в Комиссию партийного контроля, в здании ЦК Лукин случайно встретил Ворошилова. Узнав об обстоятельствах дела, Ворошилов прямо при Лукине позвонил одному из руководителей КПК Е. М. Ярославскому и попросил внимательно разобраться. Вмешательство наркома обороны оказалось веским — комдива оставили в покое.
Документы, однако, свидетельствует, что подобные благие дела в деятельности Ворошилова все более становились исключением. А ведь очень многие обращались к наркому обороны, надеясь отстоять свое честное имя. В предвоенные годы на его имя ежедневно поступало по 1000–1200 писем в день (!). И не только от известных всей стране людей. Нарком не торопился заступиться и за тех, кто особенно не вырос в чинах. В декабре 1939 г. ему из тюрьмы написал бывший командир батальона 12-й мехбригады майор Е. Г. Кулик: «Я, бывший батрак помещичьих экономий, с 18 лет нес свою голову за завоевание Советской власти, партия меня воспитала. Я люблю свою Родину. Но за что я получил 8 лет лагерей, ничего не понимаю. Кому это нужно? Ведь я невиновен.
Родной тов. Ворошилов! В 15-й раз обращаюсь к Вам, своему наркому, умоляю, Вас, как отца родного, прошу личного вмешательства, спасите, я невиновен».
И в пятнадцатый раз реакции адресата не последовало…
Зато публично Ворошилов не прочь был прибегнуть к откровенной демагогии, призвать к внимательному, вдумчивому, чуткому отношению к каждому заподозренному. Вот, например, какой пример содержит письмо Главного военного совета РККА, принятое на Всеармейском совещании политработников в апреле 1938 г. и подписанное наркомом обороны и начальником Политуправления: «В кой-каких военных трибуналах враги творили свою подлую работу. Немало случаев, когда красноармейцев судили за то, что они допускали ошибки на политических занятиях. Военным трибуналом IV казачьего корпуса 16 декабря 1937 г. красноармеец Кузьмин был приговорен к б годам лишения свободы в исправительно-трудовых лагерях, с поражением политических прав на 2 года. Виновность Кузьмина заключалась в том, что он на политзанятии выразил сомнение на счет правильности некоторых положений ленинизма (о строительстве социализма в нашей стране). Выходит, что за непонимание некоторых вопросов на политзанятиях или кружке кое-где судят и наказывают. Какая же это учеба и кто будет открыто высказывать свои сомнения, если его за это бьют по башке. Это — не политшкола, а изуродованная судебно-следственная камера».