Он вспомнил крик горных галок и сквозь мутную пленку — белое пасмурное небо. Галки ходили по склону, приглядывались, нагнув голову, к тому, что торчало из-под снега. Он хотел прогнать их, но голоса не было. В этой лавине из шестерых только он и Сидоренко остались живы.
— Хочу спать, — сказал Райнер.
С утра в воскресенье Егор ушел в поселок за бензином и пропал. Дима притащил из магазина мешок с буханками, сходил за сахаром, маслом и крупой. Райнер перепаковывал вещи, посматривал на небо. К полудню залив затянуло мглой, ветер стих.
— Схожу в столовую, потом ты.
Они пообедали, Егор не приходил, было около четырех. Райнер лег на диванчике в комнате и заснул, Дима слонялся по палисаднику, где ничего не росло. Напротив стоял новый блочный дом с почтой и аптекой. Точно такой же, как в их районе или у Сашки или у Неймана. Женщина в синем платье протирала окно на третьем этаже. Стекло играло синими бликами. Рядом с домом у фанерного ларька «Пиво — воды» бродили две белые курицы. В засохшей грязи проулка ржавел раскуроченный трактор-тягач.
В пять шумно притопал Егор, красно-бурый, веселый, сказал: «Поехали!» — прищурился, добавил хитро: «За пятнадцать». Райнер подумал. «Какой ваш адрес?» Егор перестал ухмыляться: «А что?» «Хочу записать, а вы — мой». Егор долго разбирал написанное.
— Что за фамилия у вас? Еврей, надо быть.
Райнер пожал плечами.
— Родословной не веду. Дед — из шведов. Предки, может, еще при Петре обрусели. Спроси лучше вон у «историка».
Солнце пробивалось сзади под лиловатой тучей, а впереди все раздвигалась морская темная пустынность, кое-где вспыхивая всплеском волны. Справа уходил, загибался к югу скалистый берег, у розоватых лбов опадали беляки прибоя, а выше плавно изгибались пустые холмы с редкими тычками сосен. Когда-то Райнер видел — вот так же с моря — на таких же холмах-гольцах маленькие фигурки оленей. Они паслись и не смотрели на море. Тогда рядом у фальшборта стояла Римма, мотобот Кандалакшской биостанции шел вдоль Кольского на восток и берег был слева, а сейчас справа.
Егор переложил румпель и пошел к островам; иногда катер поддавало под скулу и обрызгивало лицо и плечи; сильнее засвежело, резче запахло солью и бензином; лайка поводила носом к берегу, щурилась на блики.
— Шхеры, — сказал Егор, но никто не расслышал. — За островами потише, а вот посля мыса — только смотри!
Егор говорил больше для себя, рыжие волосы прилипли ко лбу, потемнели, ворот был расстегнут, и по жилистой шее стекала вода. Он все напряженнее всматривался в море, где на дальнем мысу четко белел треугольник — мореходный знак. Егор знал, что за ним приткнуться будет негде, и выжимал из мотора все.
Чайки кружили в кильватере, иногда нырком чертили воду и взмывали с визгливым криком, «хорошо, хорошо» повторялось в Диме, он слизывал горькие капли, слушал, как то взвывал, то захлебывался мотор, жадно смотрел вперед, где все огромней распахивалось открытое море. Когда миновали последний островок — кучу черноспинных скал, — ухнула, прокатилась под днищем первая тяжелая волна, ударила под корму, окатила колени. Егор тянул шею, высматривал встречные накаты, еще не рваные, но уже в пузырьках пены, несущейся вдоль бортов. По голубому востоку навстречу тянулись грязные расчесы, холодом дуло в рот, в глазницы, продувало голову до корней волос.
— …ачивать…адо! — крикнул Егор.
Райнер покосился.
— Заворачивать надо! — повторил Егор зло.
Райнер узко усмехнулся, покачал головой. Он не утирал брызг, не шевелился. Дима впервые заметил, какой у него по-женски изящный нос и маленькие ушные раковины. А шея как у борца.
— …ачивать…рю…бе…рать! — кричал Егор, но его никто не понимал.
Стемнело от непогоды, но свет еще падал с запада на восток через все морское пространство, почерневшее, пестрое до горизонта от пляшущих беляков. Вкус ветра стал осенним, стылым, берег пропал, подымало, бросало, кособочило, удары под днище сквозь стиснутые зубы отдавались в темени. Диму тошнило, он старался не бояться и не мог. Он смотрел на затылок Егора, напряженный, грязный, с мокрыми косицами, и понимал: наступила беда.
— …атер…убим! — крикнул Егор еще злее, но Райнер все улыбался, хотя понял: «Катер загубим!»
Райнер знал, что разворачивать плоскодонный речной «Прогресс» на такой волне — это перевернуться. Разворачиваться было поздно, и Егор это тоже знал. «Только б не заглох, сволочь, только б не заглох», — тоскливо думал Егор, стискивая румпель, который рвало из ладоней. Косой вал сбил с курса, второй подправил, а третий с грохотом подкинул катер, едва не опрокинув на борт; плеснуло через головы, вымочило до нитки. Вода перекатывалась по дну, тяжело мотало, болтало в ней банки, окурки, масляные тряпки. Жалобно взвыла лайка, царапаясь, пытаясь взобраться Райнеру на колени, но он сбросил ее обратно.