— Чего слепите-то! — сказал он с негодованием.
Вторым в дверь пролез старичок с котомкой, приговаривая:
— Вот уж благодать, вот уж спасибо, тепло-то, тепло-то! — Он сразу стал греть руки у печки.
Дима зажег на столе свечу.
— Вы откуда? — спросил Райнер. — Дима, запри дверь. — И он потушил фонарь. — Тихо, Вега! Откуда вы?
— С Лоухи, — ответил старичок, — здешние. — Он щурился на свечу, стирал дождь с безбородого лица.
Подросток в темном углу вешал плащ.
— С Лоухи? Здесь оттуда прохода нет.
— Как нет, есть. Каждый год сюда ходим. В это место.
— Это место занято, — жестко сказал Райнер.
— Нам хоть на полу лечь и то слава богу. — Старик опять прилип к печке, плечи его тряслись. — Припозднились, протоки спутали…
— Эту комнату мы оборудовали, — сказал подросток гневно грудным голосом. — Раздевайся, дядя, сейчас я затоплю.
— Это место занято, — упорно повторил Райнер. — Нары заняты, собака больна.
— Да вы сами-то откуда? — смело спросил подросток и вышел на свет.
Это была девушка, худенькая, светловолосая. Она всматривалась в темноту, где сидел на нарах Райнер, свеча высвечивала ее прозрачные сердитые глаза.
— Мы из Чупы, — ответил Райнер и лег, повернулся к стенке.
— Ложитесь, я подвинусь, — сказал Дима. — Подвиньтесь, Эдуард Максимович.
Райнер не ответил.
— Да вы лежите, мы устроимся, все устроим, — сказал старичок. — Ты затопляй, а я дров принесу.
— Дрова же есть, — сказал Дима. — Вон и за печкой еще. И чай есть.
Он слушал, как загудело в печке, как они стелили что-то на полу, как задули свечу и легли. Темнота наполнялась дыханием, он слушал его и старался понять, кто дышит, но не мог. В открытой печке догорали угли, тускнел малиновый квадрат, подергивался сизыми тенями. Дождь шуршал: «Ушкуйники, ушкуйники» — и все казалось странным, нереальным, а дыхание становилось глубже, ровнее, покойнее.
На востоке под плотной облачностью светлела слюдяная полоса, клубился туман со дна лощины, проступали в тумане камыши; где-то близко крякали невидимые утки. Дядя Миша столкнул в воду оси-новку-долбленку, взял кормовое весло.
— Вон там кол, а от него к тому мысочку поплавки, видите?
Они с Димой снимали сеть. В сети-путанке бились молодые налимы, мелькнул пятнистый щучий бок. Медленно подгребали к берегу. По колено в тумане стояла девушка, она казалась гимнасткой в этом тонком свитере, в тренировочных брюках, совсем молоденькой.
— Что ж не разбудил, дядя? — сердито спросила она.
— Вчера-то намаялась, так что ж… Ты почисть рыбу, пожарим.
— А у нас на жерлицы — ни одной, — сказал Дима девушке, но она отвернулась.
— Восток дует, на живца не берет, — сказал дядя Миша.
— Мы вот тут жарили, сейчас я разведу. — Дима стал колоть щепки. — Как же вы, так одни и путешествуете? — спросил он, глядя на спину в синем свитере у воды. Туман шел через нее, подымался, все сильнее, свежее проступал солнечный край восхода, сверкали камышинки. — Одни, с ней?
— Мы привычные. — Дядя Миша раскурил трубочку, присел на корточки у огня. Он был не так уж стар, но щетина на щеках с проседью и глаза какие-то усталые. — Она в этих местах родилась, брата покойного дочка, сирота. Она лес знает.
— Ну все-таки… У вас даже ружья нет.
— Ружья нет, я не люблю ружей. — Он посмотрел вокруг, втянул воздух. — Сегодня-завтра погода постоит.
— Вы рыбак?
— Я? Учитель математики. Ну и рыбак. Кумжа должна вот-вот пойти.
— А она?
— Нина? Она тоже учитель.
— Как учитель?
— Учитель русского языка.
— Сковороду готовь! — крикнула Нина с берега.
От дома спускался Райнер. Он подошел к воде и стал раздеваться. В одних плавках он стоял и гладил грудь, плечи; туман обтекал его, как статую атлета. Он оттолкнулся ногами и с шумом нырнул. Райнер каждое утро в любую погоду купался в этой ледяной воде.
Девушка несла рыбу в берестяной кошелке. Теперь Дима знал, как ее зовут. Но он не знал, пригласят ли его завтракать после ночной истории. Дядя Миша развязал мешочек и стал раскладывать на доске хлеб, помидоры, соль в тряпице.
— Сейчас пожарится — и закусим. А из налима — уха. Вы печенку его, максу, пробовали?
— Нет, — сказал Дима и покраснел: девушка смотрела на него через костер.
Солнце было сзади нее, он видел только светящуюся паутинку волос и светлые глаза; кажется, она была обычной, только взгляд какой-то серьезный, пристальный, а может, она всегда так с незнакомыми; вот она жарит рыбу, день будет ясный, иней тает, но в тени бревна еще белеет; дым идет прямо вверх, а там сносится вбок, затягивает крышу на конюшне.