— А вы его знаете? — спросил Дима.
— А как же… Вроде бы знакомы, — странно ответила Маргит.
Он хотел еще спросить, но постеснялся: она смотрела поверх голов в слои табачного дыма, жесткая складочка прорезалась в углу глаза.
— Я и брата вашего знала. У меня есть его памирские фото. Хотите взглянуть?
— Конечно.
— Тогда заходите. Лучше сегодня — завтра лечу в Терскол.
У нее был голос с хрипотцой, слишком тяжелая косметика и прокуренные зубы, но это не имело никакого значения: она говорила просто, без всяких сантиментов — она имеет на это право, потому что опять летит туда.
— Конечно, — повторил он.
— Тогда пошли: мне рано вставать.
Ему не хотелось уходить, но и незачем было оставаться: здесь каждый был на своем месте, а он — турист подмосковный, и все. Байдарочник! Разве найдется ему здесь напарник? Но хорошо, что он сюда попал.
— Пошли, — сказала она, но в это время запели и движение прекратилось. Запели одни мужчины:
Они пели, нахмурясь, опустив глаза, негромко, серьезно.
Он повторял про себя последние слова, спускаясь за Маргит по грязной, некогда роскошной лестнице с закругленными маршами и пересекая ночной двор с темными окнами, за которыми кто-то томился, стараясь разглядеть небо. Но неба здесь не было. Оно было там, где солнечные снега.
— Нам в метро, направо, — сказала Маргит и нарушила красоту молчания.
Впрочем, она больше не заговаривала, не мешала, покачивало вагон, в черных зеркалах неслись мимо подземные искры, скрежетало, встряхивало, всасывало в черноту. «Маргит… Странное имя, не русское, где-то слыхал ее фамилию — эстонская или литовская? Эд Райнер, Юра говорил о нем, они там сидят, а мы зачем-то едем, какой седой этот Носов, а ему под сорок только, как здесь душно, парко, тесно…»
Точечное жжение в правой щеке, что-то мешает, тянет, он двинул шеей, увидел в черном зеркале их — ее и себя, курносого, ротастого, и ее глаза, которые изучали его лоб, губы, плечи, и стал слышен жесткий ритм движения, запах пудры и пота, стало тоскливо, смутно. Да, он знает, что рожей не вышел, но зачем так смотреть? Или показалось? Он скосил глаза: она устало смотрела в черные зеркала, где они покачивались плечо к плечу среди сотен таких же усталых москвичей, которые ехали и никак не могли доехать до дому или до того места, которое по традиции носит это доброе название. Да, показалось. В этом он всегда был мнителен, женщинам не доверял. И вообще: кто толком знает, что такое женщина? Вот он как дурак едет в обратную сторону от своего дома, а уже без пятнадцати двенадцать, в час метро закрывают, а на такси денег нет. Ну и черт с ним… На секунду он точно выпал в пустоту, в черноту, громыхание, мелькание, где нет ни одной мысли. Это было как передышка, а потом с шипеньем раздвинулись двери и они вышли. «Ленинский проспект», — отметил мозг, но это название ни о чем не говорило: он был уже и не в пустоте, но и не в самом себе, и так было спокойнее, потому что можно было идти лениво, расслабленно, отшвыривая носком ботинка мелкие камешки с чистого широкого асфальта.
Они поднимались в лифте на шестой этаж. Он не смотрел на нее, а она — на него. Новый блочный дом был нем, как светлый стерильный склеп. От запаха штукатурки, нитролака и пластика казалось, что в нем нельзя ни спать, ни есть. У нее была отдельная квартира, и напрасно он вошел на цыпочках, как школьник. Она врубила свет, бросила ключи на подзеркальник, сказала: «Иди посмотри фото, а я сейчас». Он покорно вошел в желтую модную комнату и встал посредине. Она высыпала на диван груду снимков и ушла. Сразу же в кухне загудел газ, потом в ванной зашумел душ.