– Ну, как – до вокзала подбросите? – спросил Фёдоров у советника.
– Конечно! И в поезд вас посажу! Это входит в мои обязанности… дорогой „родственник“! – ответил советник, – Кстати, меня зовут Фридрих, это моё настоящее имя.
– Тогда – вперёд, мой дорогой Фридрих!
Во время обратного пути Фёдоров – Хопфауф ни на минуту не расставался с портфелем, а на ночь положил его себе под голову, повозившись перед этим с подушкой: она якобы показалась недостаточно пышной. Впрочем, попутчик у Фёдорова до самой Варшавы был всего один, а там подсела ещё пара пассажиров – каких-то инженеров, командированных на Урал. Дорога прошла спокойно. Ни первый попутчик (гражданин ГДР), ни поляки не проявляли по отношению к Фёдорову никакой подозрительной активности. Впрочем, возвращаясь из вагона-ресторана, Фёдоров случайно услышал, что поляки всё-таки поинтересовались у его первого попутчика, а кто же это с ними едет, такой неразговорчивый. Тот ответил:
– Не знаю! Знаю только, что советский и что его усаживал в поезд наш дипломат – видел, как он его высаживал на вокзале из роскошного дипломатического мерседеса…
– Ааа… Дипломат… Ну, тогда шутить с ним, пожалуй, не стоит, – сказал один из поляков.
Но до Москвы Фёдоров-Хопфауф с этими попутчиками не доехал. В Бресте в вагон вместе с пограничниками вошёл человек, которого Фёдоров отлично знал в лицо. Поздоровавшись, тот предложил Фёдорову выйти из купе. И там, в коридоре, пока пограничники проверяли документы у его попутчиков, дал Фёдорову записку. Руку Шебуршина Фёдоров узнал сразу. В записке говорилось, что его личный помощник командирован в Брест специально для того, чтобы встретить Фёдорова и вылететь с ним немедленно в Москву с военного аэродрома.
– Ну, что же, поехали! – сказал Фёдоров, возвращая курьеру записку.
– Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант! – тихо ответил посланец.
________________
Семейные будни.
В пятницу, первого июля 1988 года ближе к концу официального рабочего дня в кабинете директора НИИ хронотроники АН СССР мягко зазвонил телефон . Фёдоров машинально взглянул на часы – было шестнадцать пятьдесят две. Всего в кабинете академика стояло четыре телефонных аппарата. Все они были производства Рижского завода ВЭФ, но разного цвета: красный – для закрытой связи с Москвой, точнее – с генералом Шебуршиным; зелёный – телефон закрытой линии связи с начальником областного УКГБ генерал-майором Сорокиным; желтоватый аппарат внутренней институтской линии и, наконец, голубой аппарат – единственный с кнопочным набором, – подсоединённый к телефонной сети Калининградской области. И хотя каждый из аппаратов звонил своим собственным неповторимым тоном, звонок ещё дублировался миганием лампочек, вмонтированных в аппараты. На этот раз звонил зелёный телефон. Академик поднял трубку и уважительно, приветливым тоном произнёс:
– Слушаю вас, Анатолий Николаевич!
Фёдоров формально был старше Сорокина и званием, и положением в должностной иерархии системы государственной безопасности страны, но младше возрастом и стажем работы в „органах“. Он всегда отдавал себе отчёт в подобных делах, когда общался с теми или иными должностными лицами. Кроме того, у Алексея Витальевича был какой-то особый дар находить верный тон и мгновенно устанавливать с людьми добрый психологический контакт. Видимо, помогли этому и упорные занятия „по системе профессора Мессинга“. Но в общении с генералом Сорокиным – начальником Калининградского областного управления КГБ имелся ещё один фактор, помогший Фёдорову – этому „варягу из Москвы“ – установить прочный, проникнутый дружескими чувствами, контакт: Фёдоров слишком хорошо помнил, как в той, преодолённой реальности в 1991 году генералу Сорокину было инсцинировано самоубийство. Не смог тогда генерал изменить присяге и начать служить входившему во власть проамериканскому режиму Ельцина. Не смог, не выполнил приказ, к тому же – посмел открыто и чётко объяснить причины своего неподчинения. Теперь генерал Сорокин подключен к интенсивной разведывательной деятельности Центра (как называли главную „контору“ в Москве) и работал по ФРГ.
Конечно, Сорокин не был посвящён в факты изменения реальности, но знал, что близится решающий этап Третьей мировой информационно-психологической войны. И не просто знал, но сумел внедрить нескольких своих человек в мондиалистские структуры, действующие на территории Западной Германии. Особенно удачно действовал капитан (впрочем, уже майор) Пшеничный, сумевший – не без содействия Фёдорова – внедриться на самый верх одной „общественной организации“. Организация эта на деле была местным (германским) подразделением СМО – „Совета по международным отношениям“. За добычу разоблачительных сведений и звукозаписи сверхсекретного совещания СМО Пшеничный, едва получивший звание капитана, был аттестован на присвоение очередного звания и удостоен ордена Боевого Красного Знамени.