Оно понятно, что святости в этой линии никакой, да только жрецы Кали так плетями отделают если у кого в одежде синий красный и зеленый цвета наличествовать одновременно будут. А уж за такую линию шкуру живьем спустят, солью присыпят и умереть седьмицу не дадут.
ВродеБорх и смирился ужесо смертью, а глаза так и рыскают по пещере, нет ли где выхода другого. Подумал было в провал прыгнуть, вода же утекает куда-то. Может, промыла дыру наружу да так, чтобы человеку выбраться можно было. Какой никакой шанс. Да только вовремя сообразил, что вода только в море стекать может, а уж там его точно Боевой Калган встретит.
Пока Борх в начале пещеры стоял и по сторонам пялился, кто-то из стражников застрял в расщелине. Отборный мат потряс пещеру, многократно отразившись от стен.
Вори сам с трудом протиснулся, хоть и был налегке, а уж на что рассчитывали стражники — здоровенные детины и все в доспехах боевых.
Отшельник тем временем котелок на алтарь водрузил, как будто и не святое место. Пусть и вЛожном Храме, но алтарь все же! Потом не спеша подошел и взял за руку вора, пошли, говорит, я тебя через ленту Кали переведу. И Борх, как ребенок послушный, отшельнику за руку уцепился и пошел к алтарю. Страшно ему было так, что поджилки тряслись. Хоть он и убеждал себя, что не может та трехцветная линия на полу быть лентой Кали. Только, когда через линию вслед за старцем перешагнул и ничего не почувствовал, вырвал руку из руки отшельника и захрипел дрогнувшим голосом:
— Ты, может быть и святой, но точно не в своем уме! Сейчас стражники появятся, жрецов позовут, что делать будем?
И в упор на него посмотрел.
Отшельник оказался и не таким старым, чтобы очень, только зарос весь. Высокий, жилистый, рыжеволосый, борода всклокоченная, нос длинный. И глаза из под мохнатых бровей голубые, яркие, такие редко встретишь, разве что у детей маленьких. И он смотрит, улыбается.
— Да не надо ничего делать, — говорит. — Кто же жреца Кали обидеть посмеет?
— Это ты, что-ли жрец?
— Нет, — отвечает. — Ты. Я тебя через ленту Кали перевел, вот в жрецы и посвятил. Тебя как зовут?
— Борх.
— Ну вот, и стал ты братом Борхом. А хочешь, я тебя святым сделаю? Вместе будем чудеса творить, я научу. Вдвоем веселее.
Новоиспеченный жрец не успел ничего ответить, потому что из расщелины вояки повалили. Как горошины из стручка один за другим. Не меньше четверти манипулы. И не простые стражники, а самые натуральные белые барсы. Мечи наготове, чтобы на лапшу всякого порубить. А впереди старшина, сразу видно из бывалых вояк. Он как линию трехцветную увидел, так и замер. Потом своим скомандовал, все враз застыли, стоят, молчат, ждут чего-то. Дождались наконец. Из расщелины еще двое появились, один — офицер, да не простой, судя по доспехам, чином не ниже центуриона, а второй, батюшки-светы, Глухой Сапожник, сам наместник пожаловал. Конечно, не Юстус-арга великий и непогрешимый, но его правая рука, а по слухам зловредным еще и левая вместе с головой.
Наместник огляделся и ну визжать, в смысле почему государственный преступник вместе с сообщником живы еще.
Да только старшина тертый попался, его на крик не возьмешь. Глаза выпятил, стойку принял и так браво офицеру докладывает, в соответствии с пунктом 4 параграфа 76 Войскового Кодекса при обнаружении мест проявлений колдовства, магии, других языческих гнусностей надлежит вызвать жрецов из ближайшего храма, место непотребное окружить, никого не впускать и не выпускать, ждать указаний. А сам на ленту Кали косится. И убогому понятно, что в другой ситуации было бы старшине на Кодекс наплевать, мечи все спишут, да уж больно не хочется через ленту Кали переступать и воинов своих посылать. И понимает же, что в линии той святости нет вовсе, и смерти не то чтобы очень боится, рубака тертый, да вот не лежит душа душу бессмертную риску подвергать. Вот и ломает комедию, служаку тупого изображает.
Офицер тоже не из парадных попался. Враз все скумекал. Почесал в затылке и говорит наместнику: «Жрецов вызывать надо. Тут в двух лигах монастырь Неланы милосердной. Если Ночными ведьмами весть передать, то через час жрецы и будут».
Да вот только наместник часа ждать не захотел. Выхватил из-за пояса самопал, прицелился в вора, да и рычаг спустил. Как от стрелы уворачиваются, Борх видел. Но свинцовый кругляк не стрела. От него не увернешься. Да видно помог Перен Огнебородый. Бору лишь щеку свинцом опалило да чашу для воды каменную, резную вдрызг расколотило.
Вдруг отшельник как закричит:
— Ты тварь мерзкая, на кого руку поднял? Жить надоело!?
Да громко так закричал, с раскатом, будто и не человек вовсе, а медведь шатун человеческой речью изъясняться стал. Всех в дрожь от этого голоса бросило, да и вояки растерялись. Тут и не захочешь, а вспомнишь про горных дэвов, которые человеческий облик принять могут, да так, что только по голосу и распознать их можно.
А отшельник деревянную поварешку из котелка с варевом выхватил и запустил в наместника. Нелепо так бросил, всей пятерней. Так обезьяны сучьями да комками грязи в обидчика швыряются, ежели их раздразнить сильно. Глупее и придумать ничего нельзя было бы, от самопала да мечей ложками отмахиваться. Но только смешно никому не было, все от ужаса застыли, глядя как наместник на пол оседает, а из глаза у него черпало поварешки торчит, а черенок из затылка выглядывает.
Офицер первым опомнился, скомандовал что-то тихо. Старшина в расщелину метнулся. Солдаты вдоль ленты Кали выстроились, мечи выставили и замерли. Так все и застыло, солдаты молчат, офицер на отшельника пристально смотрит, самопал в опущенной руке держит, ждет чего-то. Оно и понятно чего, за жрицами старшину послал. А отшельник спокойно так котелок с алтаря убрал. Нормальным голосом чертыхнулся, дескать, поесть спокойно человеку не дадут, Глухой сапожник побери. Потом встал у алтаря и заунывным голосом негромко что-то на незнакомом языке затянул. Может, и правда жрец какого божества тайного, языческого.
Никто и не сдвинулся с места добрых полтора часа, жрецов ожидая. А что, солдаты люди привычные, они часовыми двухчасовую смену выстоять должны, глазом не моргнув. У офицера закалка не хуже. Отшельник, ежели он из жрецов был, так молитву должен уметь при надобности несколько дней без остановки читать.
А Борх пару минут постоял, пошевелиться опасаясь, пока ноги не затекли, потом и сообразил. Терять то теперь нечего. Он уже и так покойник. Только покойник неправильный, все кончину оттягивает. Сначала во дворце у Юстус-арги великого и непогрешимого, потом на дороге, при выходе из города. Совсем было на берегу все и закончилось, так надо же, еще и наместника впереди себя на Мост Праведников пропустил. Вот теперь скоро жрецы подтянутся.
А может, его кто из богов под особое покровительство взял. Тогда, и с жрецами все обойдется. Размышлял Борх так и по пещере прохаживался, картинки мозаичные на полу разглядывая, колоны светящиеся руками щупал и на солдат с отшельником поглядывал. Потом надоело. Сел на топчан каменный и начал с Луннымбраслетом забавляться. Интересная вещь. Как она у него на руке браслетом оказалась, таак понять не смог. Снять нельзя, только руку отрубить разве что. Не может он через кисть пролезть, размер не позволяет. Наверное, все же браслет разъемный, только ни зазора, ни замка не видно.
ПотомБорх сделал что-то, и сам не понял что, и начал браслет огнями переливаться, только блики по стенам замелькали. Через короткое время погасло все.
Тут, как раз, из расщелины и старшина вывалился. А за ним, батюшка-светы, Глухой Сапожник. За ним жрец, да только не жрец Неланы милосердной, а жрец самой Кали неукротимой. И не простой жрец, а из высших иерархов. А с ним, два Святых Послушника. Если есть в мире, что-нибудь страшнее Боевых Калганов, так это Святые Послушники. Про них много всяких врак рассказывают. Не поверишь, ежели сам не увидишь, на что святые послушники способны. А Борх видел.
Он тогда а Аджере случайно оказался. Когда Аджерский Владыка против Правителей взбунтовался. Людей на площадь перед дворцом Владыки сгонять стали, декреты зачитывать. И Борх в облаву случайно попался, хотя особенно и увильнуть не пытался. Резать горожан вроде никто не собирался, Владыка-то — свой. Вот когда войска Правителей появятся, да станут измену выкорчевывать, тогда — держись. А тут поглазеть захотелось, любопытство взыграло.