— Слушай, Джонни, неужели это самая лучшая из твоих петард?
Их фотографировали в порядке исследования во всех мыслимых спектрах инфракрасном, ультрафиолетовом, флюорисцентном при свете натриевой лампы, углеродной дуги, свечи, звезды.
Их поливали всеми известными на Земле жидкостями, включая цианистую кислоту, тяжелую, а также святую воду и даже средство от насекомых. Издаваемые ими звуки — голосовые и другие — записывались всеми известными технике средствами.
Детально изучались через микроскопы, телескопы и иконоскопы.
Но практические результаты неизменно оказывались нулевыми. Ни одному ученому не удалось хоть как-то воздействовать на марсианина, хотя бы временно досадить ему и поставить в неуютное для него положение: все, что удалось узнать после всех предпринятых усилий, не выходило за рамки уже известных сведений.
Марсиане отражали свет только в диапазоне видимого спектра. Все остальные виды излучений, с другой частотой волны, проходили сквозь них, не преломляясь и никак не взоимодействуя. Их невозможно было обнаружить ни радаром, ни рентгеновскими лучами, ни радиоволнами.
Они никак не влияли на гравитационные и магнитные поля. Ни одна из форм, известных человечеству, энергии или твердых, жидких и газообразных материальных субстанций не воздействовала на них.
Звука они не поглощали и не отражали, но сами являлись их источником. Их голос и изображение могли быть зарегистрированы на кассете и на фотографии. И это было наиболее ошеломляющим моментом в этой запутанной истории, потому что в самом прямом и понятном смысле этого слова они физически не существовали в нашем мире.
Ни один ученый, по самой природе своей профессии, не допускал, что они могли быть демонами или чем-то другим в таком же роде. Но многие полагали, что они явились к нам вовсе не с Марса, а, вполне возможно, и вообще из других миров. Они утверждали, что марсиане представляли собой какую-то иную форму материи (если, конечно, это слово подходит в данном контексте) и что в их вселенной законы природы совершенно отличаются от наших. И даже не исключали, что они — выходцы из другого измерения.
А может, они сами наделены большим или меньшим числом измерений, чем мы.
Они могли быть существами только двухмерного мира, а третье было только кажущимся, иллюзией, учитывая, что они оказались в трехмерном континиуме. Совсем как в кино, когда персонажи на экране выглядят трехмерными, но попробуйте-ка схватить кого-нибудь из них за руку.
А может быть, они были проекциями в наш трехмерный мир существ четырех или пятимерных измерений.
А то, что мы не в состоянии их ухватить, дотронуться до них, ообъясняется тем, что наш человеческий мозг не реагирует на эти дополнительные немыслимые для него измерения.
Глава 17
Льюк Деверо проснулся, потянулся и зевнул. Он был в хорошем расположении духа и прекрасно себя чувствовал физически. Наступил третий день его недельных каникул после самого плодотворного периода в его писательской карьере. Он ничуть не беспокоился по поводу своей будущей книги. Сюжет уже отлично выстроился в голове, и если бы не уговоры Марджи, он давно бы уже начал класть его на бумагу. У него от нетерпения буквально зудели пальцы.
У него случился вторичный медовый месяц, и это было здорово. Почти так же хорошо, как и в первый раз.
«Почти»? Почему только «почти»? Он ловко обошел эту мысленную оговорку. Его мозг упорно избегал её содержательного смысла. Он просто не хотел знать об этом, и все.
Но почему он от этого отказывался? Вопрос уже вставал на уровень выше предыдущего. И как-то смутно волновал и беспокоил.
Льюк чувствовал, что он думает, а этого ему ни в коем случае делать было нельзя. Это могло все испортить. Не потому ли он так много и усиленно работал, чтобы убежать именно от этого?
Но скрыться и убежать от мысли о чем? И снова его рассудок увильнул от ответа.
И вдруг, после того, как рассеялись последние остатки сна, ответ выскочил сам собой, он смог задуматься о нем.
Марсиане.
Проанализировать тот факт, которого он, Льюк, мысленно все время избегал, а именно: все вокруг видят их, а он — нет. А также логически вытекавший отсюда вывод: или он рехнулся (а Льюк был убежден, что это не так) или все вокруг него посходили с ума.
Но как первый, так и второй вариант не имели никакого смысла. И все же требовалось, что какой-то из них имел место. А он с тех пор, как в последний раз видел марсианина пять недель тому назад, возвел внутри себя стену между этой частью своей мысли и всей сознательной деятельностью. Он закопал в песок своего подсознания тот чудовищный парадокс, ясное понимание которого привело бы его к безумию и подтолкнуло бы к тому, чтобы снова увидеть… Он боязливо открыл глаза и огляделся. В кабинете не было ни одного марсианина. И это было вполне естественно, раз они не существуют. В этом он был абсолютно, на все сто, уверен, хотя и не мог точно объяснить, откуда у него эта уверенность.
Не менее убежден он был и в другом — с головой у него все в порядке.
Повернувшись, он взглянул на Марджи. Она спала спокойно. Лицо светилось невинностью дитя. На подушке рассыпались волосы медового цвета. Соскользнувшая простыня приоткрыла нежно-розовую гладь очаровательной груди, и Льюк, опершись о локоть, склонился, запечатлев на ней поцелуй. Но крайне осторожно, опасаясь разбудить её в столь ранний час. А также чтобы не возбудиться самому, ибо опыт промелькнувших так быстро недель научил его тому, что добиться от Марджи близости при дневном свете было невозможно. Все происходило только ночью при заложенных этой пакостью ушах, что мешали ему нашептывать ей ласковые слова. Опять эти проклятые марсиане! Но в конечном счете они все же не были юными молодоженами в первые дни медового месяца, а в тридцать семь лет уже не чувствовал прежней удали по утрам.
Он снова лег, закрыл глаза, заранее зная, что уже не заснет.
Через минуту сон окончательно как рукой сняло, и он осторожно встал. Оделся, стараясь не шуметь. Посмотрел на часы — шесть с половиной. Можно и прогуляться по утренней росе.
Вышел на цыпочках, осторожно закрыв за собой дверь. Пользуясь свободой передвижения, он мог теперь бродить, где ему заблагорассудится. Решил совершить утренний променад.
Было уже совсем светло, свежо и прохладно. Даже в августе утра в Южной Калифорнии отнюдь не были теплыми, и Льюка пробирала дрожь под его спортивной курточкой. Но вот-вот проглянет солнышко. Так что оставалось только прибавить ходу, разгоняя кровь.
Он шел вдоль двухметровой стены, окружавшей парк. Где-то глубоко внутри, он почувствовал неодолимое желание перелезть через ограду и насладиться полной свободой на лоне природы. Но не дай бог об этом узнает доктор Снайдер. Тогда от него вполне можно было ожидать распоряжения лишить его того режима благоприятствования, которым он до сих пор пользовался.
Дойдя до поворота, он заметил, что не один. Недалеко на скамейке сидел низкорослый мужчина с большой черной бородой. В очках с золотой оправой, он был безукоризненно одет: выделялись черные туфли, гармонировавшие со светло-серыми носками. Льюк с любопытством взглянул на него. Человек тоже посмотрел в его сторону, но Льюк чувствовал, что тот вглядывается в какую-то точку над его плечом.
— Прекрасное утро, — произнес Льюк.
Бородач не ответил, по-прежнему уставясь куда-то мимо него. Льюк повернулся, но за ним лишь виднелось одиноко стоявшее дерево. На нем не было видно ни птиц, ни их гнезд, ничего, что могло бы привлечь внимание этого человека.