Что же касается более формальной работы, то он брал доработанный миннесотский многоаспектный личностный опросник и анкетировал группы по десять человек. Сотни вопросов, подобранных таким образом, чтобы дать статистически значимые личностные профили. Подобные тестирования считались одним из основных способов оценки, прошедших проверку временем, поэтому вполне естественно, что одно из них он проводил на протяжении всей зимы.
Претенденты проходили этот тест в Яркой комнате, освещенной десятками многоваттных ламп, отчего казалось, будто все светилось само по себе, даже лица. Наблюдая за ними, Мишель вдруг подумал, насколько нелепой была его должность учителя этих гениальных людей. И отчетливо увидел в их лицах, что они отвечали на вопросы не затем, чтобы показать, кем являлись, но затем, чтобы показать, кем должны являться, чтобы их взяли на Марс. Конечно, если читать ответы, зная это, то можно выяснить о них почти столько же, как если бы они были искренни. И все же Мишель поражался, наблюдая это в них с такой ясностью.
Впрочем, ему не стоило так удивляться. Лица отражали настроения и многое другое, причем с предельной точностью – по крайней мере, у большинства людей. А может, и у всех – ведь если кто-то старался сохранять бесстрастное лицо, это уже говорило о том, что он стремится не выдавать своих чувств. Нет, думал он, глядя на них, это же целый язык, если за ними как следует понаблюдать. Слепым голоса играющих актеров кажутся искусственными и поддельными, а раз в нашем мире все «слепы на лица», то стоит только по-настоящему посмотреть… и может родиться какое-нибудь новое направление френологии, основанное на внешности человека. Тогда Мишель стал бы одноглазым в мире слепых.
И он завороженно наблюдал за лицами. Яркая комната и в самом деле была очень яркой; проведенное здесь время, по идее, должно было предотвратить наступление сезонного аффективного расстройства. В таком освещении каждое лицо, ослепительно сияющее, будто не просто говорило ему о чем-то, но и составляло собой целый ребус, заключающий суть характера человека: в той или иной степени сильного, умного, обладающего чувством юмора, скрытного, какого угодно, но всегда эта личность была представлена целиком, вся как на ладони. Вот, к примеру, Урсула, слегка радостная, считала этот тест лишь одним из множества тестов, что ставили психологи; как медик она понимала: это одновременно и нелепо и необходимо, ведь и вся медицинская наука являлась и искусством, и наукой. Сакс, напротив, принимал тесты всерьез, как и все остальное; он рассматривал их как научный эксперимент, а еще верил, что ученые во всех дисциплинах одинаково честно борются с методологическими трудностями своих дисциплин. Все это читалось по его лицу.
Каждый здесь был экспертом в чем-то своем. Мишель изучал естественное принятие решений и был экспертом в этой области, поэтому знал, что эксперты в любой ситуации принимали доступные им ограниченные данные и сопоставляли со своими обширными знаниями, после чего принимали быстрые решения, основанные на аналогиях с прошлым опытом. Таким образом, выходило, что сейчас группа экспертов занималась тем, что позволило бы им получить грант или защитить свою работу перед комиссией. Или чем-то в этом роде. То, что они никогда не сталкивались с подобными заданиями, было для них обстоятельством проблематичным, но преодолимым.
Если только они не расценивали ситуацию как слишком нестабильную и не поддающуюся прогнозированию. Иногда такие ситуации действительно имели место: даже лучшим метеорологам не под силу точно предсказать выпадение града, а лучшим военным командирам – направление внезапных атак. Ряд недавних исследований по этому вопросу показал, что часто и психологи ошибались в прогнозах, когда пытались предсказать будущие диагнозы по результатам стандартных тестов. Во всех случаях проблемой оказывался недостаток данных. И Мишель внимательно разглядывал лица людей, будто читал бело-розовые или желтоватые сводки о личностных характеристиках, – и пытался прочитать по ним все остальное.
Только они показывали неправду. Лица были обманчивы или неинформативны, а теория личности встречалась с серьезными трудностями из-за всевозможных глубоких неопределенностей. Было видно, как одни и те же события и обстановка оказывали на людей совершенно разное воздействие. Влияло так много искажающих факторов, что говорить о каких-либо аспектах личности не приходилось. И сами модели личности – все эти многочисленные теории – сводились к тому, что отдельные психологи просто систематизировали собственные догадки. Пожалуй, так была устроена вся наука, но это нигде не выглядело столь очевидным, как в теории личности, где новые предположения подкреплялись ссылками на более ранних теоретиков, которые зачастую находили поддержку у еще более ранних теоретиков, уходя таким образом к Фрейду и Юнгу, а то и к самому Галену [7]. Потрясающие «Психоаналитические корни патриархата» служили этому идеальным примером, равно как и «Новая психология сновидений» Джонса. Делалось это по шаблону: выдвигалось какое-нибудь утверждение и дополнялось цитатой того или иного мертвого авторитета. Поэтому выходило, что многие статистические тесты, проводимые современными психологами, были составлены таким образом, чтобы подтвердить или опровергнуть предварительные интуитивные попытки околовикторианцев вроде Фрейда, Юнга, Адлера, Салливана, Фромма, Маслоу и других. Достаточно было выбрать любого специалиста прошлого, чьи предположения казались вам верными, и проверять их, используя нынешние научные приемы. Если бы перед Мишелем стояла необходимость такого выбора, он прежде всего предпочел бы Юнга Фрейду, затем ему были близки утописты, делавшие упор на самоопределение, – Фромм, Эриксон, Маслоу, а также схожие с ними философы свободы той же эпохи вроде Ницше и Сартра. И конечно, он ценил современные психологические исследования, рецензируемые и публикуемые в журналах.