тоскуя, звучал в комнате голос певицы.
Придурки
Вроде и не немцы мы, чтобы власть уважать, а все равно, пока человек на должности, ну никак не получается разглядеть его… Зато уж когда турнут на пенсию, тут сразу его и увидим, и даже оторопь возьмет: как же мы такого дурака терпели столько времени. И такая тоска навалится, что хоть волком вой. Хотя что волки? Небось они такой тоски и не нюхали…
Вот так и в Забродихе получилось, когда Павел Степанович Шелудяков на пенсию вышел. Пока дураковал он в председателях, хотя и посмеивались над ним, но дураком открыто не называли, наоборот, хвалили за непреклонность, с которой он генеральную линию осуществляет. А бабы и жалели даже.
— Ишь ты… — говорили они. — С лица–то совсем спал…
— Да… Беспокоится, сердешный, как бы нас к счастливой жизни определить…
Но выгнали Павла Степановича, и все разговоры сразу прекратились. О чем говорить, если видно стало, что сплошным дураком Шелудяков был. Даже в другое место уехать не сообразил. Так и остался в Забродихе.
Мало того. Обнаружилось к тому же, что Шелудяков еще и пьяница. А ведь выдавал–то себя, выдавал за партийного, за сына заслуженного человека, который первые колхозы организовывал в Забродьевской волости… А сам самогон гнал на виду у всех. За это его и сняли–то с председателей.
Редкостный дурак.
Даже сыновей своих не сумел вывести в люди. Старший еще давно загинул где–то в городе по пьянке, а младший дальше ПТУ по умственному развитию не двинулся никуда. Поблытался по городу и, дождавшись, пока отца на пенсию вытурят, вернулся в Забродиху.
Вернулся как раз на майские праздники.
В прежние времена, может, и устроил бы Павел Степанович сынка на какую–нибудь должность, где недостаток ума не очень в глаза бросается, но теперь нет. Не стало уже власти у Шелудякова, да и новое начальство крепко его за промахи в антиалкогольной кампании невзлюбило.
Невеселая, в общем, получилась встреча.
Выставил Павел Степанович трехлитровую банку самогона и после второго стакана покаялся, что нет уже у него силы, ничем он дорогому сыночку пособить не может.
Но сын, захмелев малость, нисколько не расстроился.
— Ничего, батя! — сказал он. — Я сам эту деревню в бараний рог скручу, ежели желание будет. Понял?
— Понял! — легко поверил ему отец. — А скрути, сынок, а?! Ведь такую волю взяли, что и на улицу выйти стыдно.
— Хы! — сказал сын. — Это если пожелаю. А сейчас желания нет — пускай живут пока.
— А ты по улице–то пройди! — посоветовал отец. — Может, и появится оно.
— Куды ему идти?! — возмутилась супруга Шелудякова. — Он и так на ногах не стоит.
— Я не стою?! — рассердился сын и, опрокинув стул, немедленно поднялся на ноги. — Да я… Да я, маманя, если хочешь знать, я на танцы сейчас пойду!
— Конечно, сходи! — одобрил его намерение Шелудяков. — Погляди на здешнюю убогость.
— И пойду! — мотнул головой сын. — Посмотрю на козлов ваших. Ну–ка, налей еще!
— Выпей! — согласился Шелудяков. — Выпившему–то веселей небось гулять будет.
И он отпихнул от стола жену, попытавшуюся убрать банку с самогоном. А младший Шелудяков легко заглотил до краев наполненный стакан и, выпучив глаза, поставил его мимо стола. Но не заметил этого.
— Пошел! — сказал он.
Наутро соседки рассказали супруге Шелудякова, как появился ее сын в клубе. Вошел и с порога гаркнул во все шелудяковское горло: «Привет, деревня!»
— Это я, что ли, деревня? — поинтересовался у него куривший возле двери семипудовый тракторист Миша.
— А что? Может, город, что ли? Козел…
И Шелудяков хотел было пройти в зал, но Миша схватил его за шиворот и, не выплевывая изо рта папироски, протащил к крыльцу, а там еще и поддал коленкой под зад.
Может, так, обычной дракой, и обошлось бы, но, вылетев с крылечка клуба, уткнулся младший Шелудяков лицом прямо в колючий крыжовник, и это окончательно рассердило его.
— У–у, су–уки! — завопил он и рванулся, но не к клубу, а прямиком к отцовскому дому.
Что было дальше, соседки не знали, но зато хорошо знала сама Шелудякова. После того, как сын отправился на танцы, супруг загнал ее в запечье, а сам заснул, упав на пол.
Из запечья и увидела Шелудякова сына. С окровавленным лицом ворвался он в дом и, пнув ногою отца, пробежал в комнату.
— Ты чего в клубе–то не гулял? — спросил у него, поднимаясь с пола, Шелудяков.
— Счас погуляем! — ответил сын, выходя из комнаты с ружьем. — Где, батя, бензин у тебя?
— Дак ведь в сарае должен стоять… — подумав, ответил Шелудяков. — А на што тебе он?