И, кстати, о юбках. Сколько себя помню, в сознательном возрасте почти не надевала ни юбок, ни платьев. Все из-за той же неприятной, неудобной для кого-то, привычки выбирать. Лишь разок я пошла здесь навстречу надуманному правилу — на выпускном в школе. Но и тогда нашла способ отыграться, заманив в укромное местечко одну смазливую цыпочку. С нею мы и обжимались, когда нас застукали.
На людях, кстати, цыпочка та — недотрога и сама скромность. Овца-девственница прямо. Лишний раз взглянуть на парней боялась, молча краснела в ответ на их грубые неуклюжие комплименты. И готова была весь вечер просидеть над одним полупустым бокалом. Хотя, к примеру, язычок у нее оказался… хм, вполне даже рабочий.
Надеялась, небось, бедняжка, что это останется нашей маленькой тайной. Наивная! Не понимала своим куриным мозгом, что я сама хотела, чтобы нас обнаружили. Сама так рассчитала, ибо на каждый укромный уголок найдется пара любопытных глаз и чутких ушей. И не одна.
Готова поспорить, до сих пор не может простить, что «эта черномазая сучка» ее подставила. А ей, цыпочке, урок: никогда ничего не бояться. Можно что-то принимать в своей жизни или не принимать, можно даже избегать чего-то упорно. Но вот выказывать страх — ни в коем случае. Страх, если верить зоологам, привлекает хищников. Например, какую-нибудь двуногую пантеру.
Мои предки сначала были рабами, потом париями, которым запрещалось входить в заведения для приличных людей. Но где-то полвека назад отношение к нам резко поменялось, и мои собратья по цвету кожи стали восприниматься добрыми янки как нечто среднее между грузом хрупкой посуды и редкими экзотическими зверушками. Требующими заботы, и охотиться на которых ни в коем случае нельзя.
Вот застрелил, скажем, белый полицейский или охранник чернокожего. И сразу по всей стране охи-ахи: расизм, Ку-Клукс-Клан опять голову поднимает. А то, что перед этим вышеупомянутый чернокожий сам уложил нескольких человек, не интересует никого, кроме их родных и близких. И тем более всем плевать, что застреленный охранником или полицейским ублюдок явился в кафе или торговый центр, совершенно потеряв человеческий облик вместе с остатками мозгов.
Лично я, не будучи дурой, понимаю, что за этими истериками и крокодиловыми слезами по поводу расизма скрывается совсем другое отношение к нашему брату. Не как к хрупкой вазе — но как к куче дерьма. Которая воняет, не радует глаз; которую хочется убрать подальше с глаз долой — в Гарлем и другие подобные места. И с которой худшее, что можно сделать, это первым дотронуться до нее.
Но даже такое отношение мне на руку. В конце концов, та же куча дерьма вряд ли имеет что-то против того, чтоб ее не трогали. И если уж отморозок, устроивший пальбу, считается жертвой при условии, что он черный, тем более никто не станет щемить одну черномазую сучку, вполне себе законопослушную. Пусть даже представления о личной жизни у нее… несколько нетрадиционны, а кому-то даже покажутся непристойными. Например, какому-нибудь фермеру из Аризоны или Алабамы, до сих пор вешающему над своим домом флаг Конфедерации. С тоской, не иначе, по тем старым добрым временам, когда разговор с черномазыми был коротким и по длительности равнялся времени удара плеткой. Еще он, фермер этот, каждое воскресенье наверняка ходит в церковь, любит на людях обозвать «гнездом разврата» любой город с населением более ста тысяч человек. Но вот чем он сам занимается, оставшись в конюшне наедине с любимой лошадью или с овцами в хлеву, не знает, наверное, даже святой отец, которому этот внешне добропорядочный трудяга регулярно и искренне исповедуется.
Всем же остальным, кроме этого фермера, на мои пристрастия, я надеюсь, плевать.
Но есть сила, против которой немного стоит даже общественная терпимость напополам с лицемерием. Ко времени окончания мною колледжа лопнул очередной пузырь — не то долговой, не то инвестиционный — из тех, что витают над Америкой, принимаемые людьми с плохим зрением или короткой памятью за новые светила.
Банки в тот год мерли как мухи, акции падали чуть ли не наперегонки. Так что едва полученный диплом финансиста осталось только свернуть в трубочку да сунуть себе в зад. Надеясь тем самым получить хоть какое-то удовольствие.
Я, однако, поступила по-другому. Решив… нет, не повеситься. И не броситься, подобно многим коллегам, с вершины Эмпайр-стейт-билдинг. Но пополнить своей скромной персоной доблестную американскую армию. Она же гостеприимный приют для безработных и прочих неудачников, без которых рассосалась бы, наверное, уже давно. Сдулась бы — как просто еще один пузырь, висящий над страной.
Знай я, с кем именно придется воевать на службе Дяде Сэму, да, вдобавок, с какими шансами на победу и собственное выживание — хрен бы я поперлась в тот день на вербовочный пункт. Предпочла бы Эмпайр-стейт-билдинг.
Хотя нет, вру. Даже на Марсе, этой гигантской заднице бабуина, шансов у меня всяко больше, чем в прыжке с небоскреба. Потому что, главное — они… есть. Хоть и мизерные. А я не привыкла сдаваться без боя.
Моя первая встреча с Чужими произошла за штурвалом боевого «Раптора».
Как известно, летательные аппараты в небе над Америкой делятся на три типа. Свои — из местных. Мирные путешественники, на заход в наше воздушное пространство получившие разрешение. И, наконец, агрессоры. Те, кто, может и не нанес еще никакого вреда, но вот о разрешении не заморочился, а на лихорадочные запросы диспетчеров не реагировал. Вообще не выходил на связь.
А агрессии по отношению к себе, любимому, Дядя Сэм не прощает. И уж тем более не было у нас в стране желающих допустить повторения одиннадцатого сентября, не говоря уже о Перл-Харборе. Так что с появлением в небе летуна третьей разновидности вопрос состоял лишь в том, каким образом новоявленный агрессор будет нейтрализован. Средствами ПВО — или ракетой «воздух-воздух», выпущенной с истребителя.
Чем руководствовались военные шишки, делая этот выбор, представить мне сложно. Не исключаю, что кто-то из них просто подбрасывает монетку. Вот выпал на сей раз «орел» — и на высоту, недоступную даже орлам, взлетает «Раптор», готовый к бою. И я в его кабине.
Опережая звук двигателей истребителя, нагоняю злостного нарушителя родом из неведомых миров. Именно так. Я не дура, и о его происхождении догадалась бы и в прежние, куда более спокойные времена. Когда Чужие посещали Землю изредка, словно малолетние сорванцы — заброшенный, якобы населенный призраками, дом. А власти могли со спокойной совестью игнорировать существование общей для человечества угрозы сами и скрывать ее от налогоплательщиков. Какое мол, дело до каких-то зеленых человечков на летающих тарелках, когда одна страна решила обзавестись ядерным оружием, другая — откусила кусочек территории ближайшего соседа, а третья просто нарушает чьи-то права.
Что уж говорить про последние годы, когда инопланетяне просто зачастили к нам. То ли обнаглели, то ли стали воспринимать нас по-другому. Не беспомощными зверушками в клетке зоопарка, на которых можно беспечно и безнаказанно пялиться. А, как минимум, зверями дикими, которых стоит загнать в ловушку. Для чего перво-наперво хорошенько подействовать на нервы.
Теперь, когда Чужие действовали все более открыто и нагло, уж военные-то точно были в курсе, кто время от времени начинает кружить в небесах, презрительно игнорируя все попытки выйти на связь. Но и прежде, даже считая НЛО поживой бульварных газетенок, повторяю: увидев преследуемый летательный аппарат, я бы сразу поверила в его внеземное происхождение. Ничего другого мне и в голову бы не пришло.
Нет, на летающую тарелку судно Чужих не походило. Скорее, на сердце, как его изображают безнадежные романтики, фанаты Дня Святого Валентина. Но фишка в том, что и на машины земной авиации это «сердце» похоже не было.
Начать с того, что наши самолеты, вертолеты, а также космические корабли тяготеют к вытянутой форме, перенятой у птиц. Или у стрел и копий первобытных предков. Тогда как летательный аппарат, за которым гнался мой «Раптор» имел более округлую форму, а поперечные его размеры не сильно отличались от продольных.
Непрактично? Создателям летающего «сердца» на это, похоже, было плевать. Или, точнее, они не считали это обстоятельство важным. Потому что…
Потому что следом в глаза бросалась странность номер два. Сколько ни вглядывалась в изображение судна Чужих, сколько ни следила за ним, я не могла даже угадать, где у этой штуки двигатель, и на какой, простите, тяге оно летает. Складывалось впечатление, что теперь уже опознанный летающий объект просто висел в воздухе, как игрушка на гигантской, но невидимой рождественской елке. Висел… и двигался, вероятно, вместе с этой невидимой елкой. Ничего другого мне в голову не приходило.