С тех пор как научилась ходить, я всегда была красоткой, с моими гладкими каштановыми локонами и розовыми щечками. К тому же я родилась в Рождество - моя английская няня называла меня своей «рождественской розой». Крестьяне же говорили: «Вылитая мать», - и крестились, отдавая дань уважения покойнице. Моей матери недолго суждено было цвести; не поскупившись на приданое, родители выдали ее замуж за такого нерадивого отпрыска русского дворянства, что вскоре она умерла, не выдержав его страсти к азартным играм, хождения по проституткам и истерических раскаяний.
Только войдя, Тигр подарил мне розу, достав ее из петлички своего безупречного, хотя и несколько старомодного фрака, в то время как лакей отряхивал снег с его черного плаща. Пока отец с величественным размахом завершал свой путь к полному разорению, мои нервные пальцы лепесток за лепестком рвали в клочья эту белую, неестественную для зимы розу.
Местность тут унылая, замкнутая в себе; пасмурный, бесцветный пейзаж, туманный пар над мрачными водами реки, куцые, приземистые ивы. И страшный город: мрачная главная площадь - пьяцца, которая идеально подходит разве что для публичных казней, и нависшая над нею неуловимая, зловещая тень церкви, смахивающей на коровник. Приговоренных к смерти здесь когда-то вывешивали в железных клетках на городских стенах; здешним людям легко дается жестокость, у них у всех близко посаженные глаза и тонкие губы. Скудная еда: политые оливковым маслом макароны, вареная говядина с соусом из горьких трав. Везде царит гробовая тишина, жители кутаются от холода, так что их лица невозможно разглядеть. Кроме того, все вам лгут, все вас обманывают: владельцы гостиниц, извозчики - все до единого. Боже, как они нас обирали!
Предательский юг: вам кажется, здесь никогда не бывает зимы, но вы забываете, что приносите зиму с собой.
Мои ноздри все более раздражал дурманящий запах, который исходил от Милорда, это был чересчур сильный для столь небольшой квартиры и такой маленькой комнаты аромат багряной виверры. Наверное, он купается в благовониях, пропитывает ими рубашки и исподнее белье; каков же должен быть его собственный запах, если он так усиленно его скрывает?
Я никогда не видела, чтобы такой большой человек был в то же время таким плоским, несмотря на необычную элегантность Тигра, одетого в старомодный фрак, который, судя по виду, был куплен в те далекие годы, когда Тигр еще не стал добровольным затворником; он не стремится угнаться за временем. В его фигуре чувствуется грубая нескладность, происходящая от его неповоротливости и громадного роста; в его внешности есть какая-то странная сдержанность - как будто он борется с самим собой, чтобы стоять прямо, хотя гораздо охотнее ходил бы на всех четырех. Он опровергает наши жалкие человеческие потуги к достижению богоподобного, хотя и искаженного образа; только издали вы не заметите существенного отличия Тигра от обычного человека, хотя он скрывается под маской с искусно нарисованным красивым человеческим лицом. О да, красивым лицом; но черты его слишком правильны и симметричны, чтобы быть совершенно человеческими: одна половина этой маски является зеркальным отражением другой ее половины, чересчур совершенным, сверхъестественным. Кроме того, он носит парик, фальшивые волосы, перевязанные на затылке лентой, какие можно видеть на старинных портретах. Строгий широкий галстук, заколотый жемчужной булавкой, прячет его шею. А бежевые лайковые перчатки, казалось, с трудом прикрывают огромные и нескладные руки.
Он похож на балаганную куклу, сделанную из папье-маше, с волосами из пакли; и однако в картах он обладает дьявольской ловкостью.
Когда он склоняется над своими картами, его голос из-под маски разносится далеким эхом, к тому же в разговоре он так ужасно заикается, что только понимающий его лакей может перевести эту речь, словно хозяин - всего лишь неуклюжая кукла, а лакей - чревовещатель.
Фитиль упал в растопленный воск, свечи оплыли. К этому времени моя роза уже растеряла все свои лепестки, а отец тоже растерял всё до последнего.
- Всё, кроме девушки.
Азартные игры - это болезнь. Отец сказал, что любит меня, и тем не менее поставил свою дочь на карту. Он развернул их веером; в зеркале я увидела загоревшуюся в его глазах безумную надежду. Ворот его рубашки был расстегнут, волосы - всклокочены и стояли дыбом, у него был страдальческий вид человека, опустившегося до последней ступени разврата. От старых стен веяло резкими сквозняками, мне было так холодно, как никогда не бывало даже в России самой холодной русской ночью.