Она уже совсем не боится своего нежданного гостя, привычно подвешивает над огнем котел. Ее спокойствие передается и каторжанину, и он больше не делает попытки угрожать ей. Глубокая глотка печи вскоре занимается жаром, и в котелок летят сушеные коренья и травы.
- Летает сокол, летает ясный... - снова начинает напевать она, пока варево вскипает на огне и лопается горячими волдырями.
- ...по небу темному, от солнца красного.
Садится сокол, садится ясный
на берега крутые, кисельные,
на реку молочную, реку белую.
Не топчи, сокол, шелковую траву.
Шелковая трава - это кудри мои.
Не мути, сокол, ты речную воду,
ведь речная вода - это кровь моя.
Не пей, сокол, ключевую воду.
Ключевая вода - это слезы мои.
Не лови, сокол, белу рыбицу.
Бела рыбица - это сердце мое...
Варево льется в глиняную миску. Девушка обтирает рушником края, подает гостю.
- Пей.
Он принимает осторожно, боясь повредить раненое плечо. Вдыхает носом горячий пар.
- Ведьма ты, что ли? - полушутливо спрашивает он.
- Ведьма, - серьезно отвечает девушка. - Ты пей.
- Не отравишь?
- А что тебе терять-то? - она вздыхает и садится рядом на лавку, опирается локтями в столешницу. - Рана твоя не хорошая, душа твоя пропащая. Семьи-то у тебя нет? - она пытливо наклоняется к его лицу, чувствуя горечь дыхания. Усмехается невесело.
- Нету... - подытоживает она. - И родни нет. Может, потому и пропащий, что брошенный... Но ты все же пей.
Каторжанин вздыхает, кряхтит, захлебывается слюной и варевом, но все же пьет. Затем кашляет снова, сплевывая слюну в подол, вытирается рукавом рубахи.
- И верно говоришь, что ведьма, - откашлявшись, говорит мужчина. - Такую пакость приготовить... А правда ли, что к ведьмам по ночам черт прилетает?
Брови девушки подскакивают высоко. Она запрокидывает лицо и начинает смеяться звонко, от души. Монисто на ее шее позвякивает, и каторжанин смеется тоже, довольный своей шуткой.
- Правда, прилетает, - отсмеявшись, лукаво отвечает она. - Как же слепой ведьме прожить в лесу одной, без черта? Есть будешь?
Она выставляет на стол пирог и теплое молоко. Каторжанин не отказывается и ест, причмокивая, словно никогда не ел ничего вкуснее.
- Хороша ты, девка, хоть и не зрячая, - мужчина кряхтит, икает сыто. - Где ж твой сокол-то летает? Да и я без соколицы, это ты правильно угадала... Вот, женился бы на тебе. Пошла б за каторжанина?
Девушка хохочет.
- Пошла бы. А ты взял бы ведьму? А ну как черт прилетит?
- Что мне черт? - ухмыляется каторжанин. - Я сам себе черт. На золотом прииске двух своих товарищей за золотишко порешил. На медведя с одной заточкой ходил, две ночи в тайге провел, в буреломе, сырыми куницами питался. Да вот под шальную пулю попал... Ночь бы мне провести тут, у тебя...
Между бровями девушки пролегает напряженная складка, пальцы сжимаются и начинают подрагивать от волнения.
- Не обижу, говорю ведь! - мужчина истолковывает ее волнение по-своему, и голос его становится настойчивым. - Вот тебе святым ангелом Гавриилом поклянусь!
Его рука со свистом рассекает воздух, осеняя крестным знамением. Девушка упрямо качает головой.
- Нет. Нельзя. Никак нельзя... Поел, что ли? Ну, так и собираться пора, с Богом.
Она встает. Каторжанин встает следом, перегораживает дорогу.
- Слушай, девка, - широкие ладони ложатся ей на плечи, в голосе слышится сталь. - Изба твоя в глуши. Никто сюда не сунется, а ночью в тайге неуютно, звери ходят. Может, что и похуже...
Девушка вздрагивает, поводит плечами, пытаясь сбросить с себя ладони мужчины, но он держит крепко, еще ближе придвигается к ней, дышит густой мешаниной запахов.
- Ты одинока, да и я давно такой девки не видал, - продолжает он. - Переночуем, а утром увезу тебя в город. Хочешь? - его узловатые пальцы впиваются в плечи. - На юг поедем, к солнцу красному, к молочным рекам, к кисельным берегам. С золотого блюда есть будешь. Косточки под солнышком греть. Все, как в твоей песне. Хочешь, ну?
- Пусти, - тихо просит она.
Запахи снова наваливаются на нее, кружат голову, забивают ноздри. В трубе начинает завывать ветер, зима швыряет в окна горсти снежного бисера.
- Не делай того, о чем можешь пожалеть, - произносит девушка.
И наклоняет голову, будто к чему-то прислушиваясь. Где-то далеко-далеко, за срубами стен, в глухой тайге раздается еле слышимый стрекот, похожий на стрекот цикад. Наверное, мужчина слышит его тоже, и хватка ослабевает. Тогда девушка отскакивает в сторону, прижимается спиной к твердому меловому боку печки.